Ирина Грекова - Пороги

Нешатов пришел домой, как всегда, поздно вечером. Навстречу ему в прихожую вышла Ольга Филипповна.

— Сидит, ждет, — сообщила она шепотом. — Нипочем не уходит. Я ему: «Может, Юрь Иваныч и до завтра не придет?» А он: «И до завтра буду ждать, мне все равно делать нечего». Предлагала «Огонек» с кроссвордом — не хочет. Зря я его в твою комнату пустила. Не спер бы чего. Задница обтянута, волос долгий...

— Кто такой? — спросил вполголоса Нешатов.

— Говорит: знакомый. Мало ли знакомых? Я ему в паспорт не заглядываю. В комнату впустила, а душа не на месте.

— Ничего. У меня и красть-то нечего.

Он вошел к себе. Густой, слоистый, терпкий дым заволакивал комнату. В этом дыму с тахты поднялся кто-то высокий, незнакомый.

— Вы ко мне?

— К вам. Вы, если не ошибаюсь, Юрий Иванович Нешатов?

— Не ошибаетесь.

Высокий поклонился с клоунской ужимкой, резиново согнувшись в пояснице:

— Очень рад познакомиться. Я Нешатов Павел Юрьевич. Слыхали такое имя?

— Слыхал.

Нешатов подошел к окну и распахнул его настежь. Постоял. Обернулся к своему гостю. Не надо эмоций. Взять себя в руки. Простая деловая встреча. Сын? Пускай сын.

Молодой человек был худ, раздерган, длинноволос. Нешатов разглядывал его, силясь узнать, но не узнавая. Где Пашины золотые глаза? Они стали простыми, табачными. Волосы давно не мытые. Руки с обгрызенными ногтями... Только одно оставалось от Паши: родинка на правой щеке. Была просяным зернышком, стала горошиной... «Наверно, мешает ему бриться», — подумал Нешатов. Мысль о бреющемся Паше была противоестественна. Впрочем, сейчас он был небрит.

— Папочка, — иронически сказал Павел. — Или папенька. Или папаша. Как прикажете вас называть?

— Как угодно. Можно просто «отец».

— На «ты» или на «вы»?

— Как угодно.

— Тогда лучше на «ты». Теплее... Отец! Разреши мне прижать тебя к своему благородному сердцу!

— Не разрешаю. Ты не кривляйся. Противно.

— Не буду, если мои манеры тебя не восхищают. Вообще-то я привык к восхищению. Сядем, закурим, поговорим. Я ведь пришел по делу. Сигареты есть? Я свои все выкурил, ожидая.

Нешатов вынул пачку.

— Дешевые, — сморщился Павел.

— Какие есть.

Сели, закурили. Нешатов опять разглядывал сына, но тот был трудноуловим. На его лице одна гримаса сменяла другую. Они находили друг на друга, как волны... Сквозь эти волны он не мог уловить сходства ни с собой, ни с Марианной. Мальчик скорее некрасив. Но эти раздвинутые глаза, что-то совиное в облике — разве он не видел нечто подобное в зеркале по утрам? Какая-то ночная настороженность... Впрочем, сходство можно найти между любыми двумя людьми.

Когда-то очень мучила мысль: мой или не мой? Теперь это уже неважно. Даже если рожден от меня, все равно чужой.

— Какое у тебя дело? — спросил он. — Изложи его покороче, мне некогда, ко мне должны прийти.

— Дело? Очень обычное. Мне остро нужны деньги.

— И почему ты думаешь, что именно я должен тебя ими снабжать?

— Мне еще нет восемнадцати лет. Мне полагаются алименты. Мать как будто алиментов не получает. Ведь так?

— Сейчас нет. Когда-то я ей посылал деньги ежемесячно, потом... потом я заболел. Когда выздоровел и опять начал работать, я предлагал Марианне Андреевне материальную помощь, но она отказалась.

— Марианна Андреевна — известная идеалистка. Если ей не нужны деньги, так мне они очень нужны. В принципе я могу подать на тебя в суд, и алименты мне присудят. Ты этого хочешь?

— Нет.

— Тогда давай сойдемся по-мирному. Мне нужна тысяча рублей. Кое-кому задолжал, были расходы... — Павел похлопал себя по тощему заду, туго обтянутому заграничной тканью: — Знаешь, почем теперь такие джинсы?

— Не интересовался. Должен тебя разочаровать: нет у меня тысячи.

— А сколько есть?

— Сорок. И на них еще жить до зарплаты.

— Фьюить! — присвистнул Павел. — Что ж не накопил?

— Как-то не выходило.

— А еще научный работник! Впрочем, по нынешнему времени ваши ставки — тьфу, шофер автобуса больше получает. Не говоря уже о работниках прилавка. Вот у кого житуха!

— Ты о такой житухе мечтаешь?

— Безусловно. Только кишка тонка. Кончу десятилетку — куда пойти? Аттестат неважнецкий, больше троечки. Об институте и думать нечего, да я и не хочу. В техникум на товароведа — это бы я пошел, да там конкурс огромнейший. Признаться, рассчитывал на твои связи.

— Нет у меня никаких связей.

— Да, не умеете вы жить, ваше поколение. Какие-то нездешние. Все у вас воспоминания: было, было... Сойдутся такие и давай о войне вспоминать. Просто смешно: война! Когда это было? Давно пора о ней забыть, жить настоящим.