Ирина Грекова - Пороги

Он положил трубку и пожаловался:

— И так по двадцать-тридцать раз на дню. Только сейчас, когда Борис Михайлович в больнице, я понял, что это за человек.

— Хорошо бы тебе понять это пораньше... Ты чего нахмурился?

— Мне внезапно пришло в голову, что в анонимках почему-то совсем ничего не говорится о Гане...

— Стыдись своих мыслей.

— Стыжусь.

Дятлова нервно раздавила окурок, вынула зеркальце, подвела губы, погрузила тюбик помады в огромную сумку, где были перемешаны деньги, платки, квитанции, бумажки. Фабрицкий ненароком туда заглянул и отшатнулся:

— Нюша, у тебя в сумке такой же ералаш, как у меня в голове. Половину всего этого можно выбросить.

— И из твоей головы тоже.

— Ладно. Рассказывай, какие настроения в народе.

— Разные. Большинство подозревает Нешатова. Даная яростно заступается, ну, это понятно. Новый наш техник, Владик Бабушкин, при каком-то особом мнении...

— Кстати, как с алгебраическим преобразователем?

— Никак. Всем не до него.

Фабрицкий даже зубами скрипнул:

— Вот-вот! Этого гад и добивался: сделать нас равнодушными к работе! Но нет, не выйдет! Я его выведу на чистую воду! Его хитросплетениям я противопоставлю свои. Посмотрим, кто кого перехитрит!

— Верю, что ты его.

— Мы с тобой — его, — Фабрицкий потер руки и засмеялся. — Довольно он играл нами. Теперь мы им поиграем!

— А признайся, Саша, — вдруг сказала Дятлова, — ведь ты немножко наслаждаешься ситуацией?

— Что за глупости?! Чем тут наслаждаться?

— Самую-самую чуточку. А?

— Ну разве самую чуточку.

Летом жизнь в институте обычно замирала, переставала бурлить. Пора отпусков. Как ни старалось начальство распределять отпуска равномерно по временам года, ничего не выходило. Толпы молодежи в коридорах редели, мельчали: самые высокие экземпляры пребывали в лагерях, защищая спортивную честь института, очень дорогую дирекции. Дни шли долгие, длинные, светлые, едва смежая ресницы на короткую белую ночь. Сложное очарование Ленинграда особенно чувствуется в такую пору.

В отделе было тихо. Фабрицкий уехал в Югославию, совместив научную командировку с туристской поездкой. Ган долечивался в санатории после микроинфаркта. Замещать себя Фабрицкий оставил Толбина. Ему было поручено вести все деловые связи отдела, представлять его на совещаниях, а также реагировать на анонимки, буде таковые появятся. Но, видно, анонимщик тоже утих или уехал в отпуск: за время отсутствия Фабрицкого пришла только одна анонимка, да и та какая-то вялая по тону и содержанию. Нового в ней было мало: Фабрицкий берет взятки запчастями для Голубого Пегаса, расплачиваясь за них машинным временем. Упоминались также две любовницы Фабрицкого, от одной из которых у него дочь-подросток. Толбин со свойственной ему аккуратностью скопировал документ своим мелко-наклонным почерком, написал опровержение и сдал куда надо. Копии того и другого он подшил в дневник рабочей жизни отдела, который всегда вел, когда приходилось ему замещать заведующего.

Группа Вишняковой в это лето работала напряженно: перед отъездом Фабрицкий дал распоряжение делать дисплей, причем спешно. Этот дисплей он до сих пор все откладывал, а теперь вдруг стал придавать ему большое значение, включил его описание в свой доклад на конференции и уехал, придав группе для ее укрепления Коринца, Данаю, Ярцеву и нового техника Бабушкина (все трое были с кровью вырваны у Дятловой).

Во главе работы по дисплею, естественно, стал Нешатов — автор проекта, деловой, собранный, но отделенный от других стеной недоверия. Тем не менее работа шла. Пока что монтировали логическое устройство. Одни узлы делали у себя, другие — на опытном заводе соседнего института. Впереди было еще дел невпроворот. Коринец был раздражен тем, что сорвались его летние планы; в дисплей он не верил и работал над ним неохотно.

— Все-таки наш шеф не из храброго десятка, — сказал он однажды. — Стоило анонимщику упомянуть о неосуществленном ценном предложении, как Александр Маркович — лапки кверху. Пожалуй, в каком-то смысле анонимки — эффективное средство борьбы с недостатками.

Магда подняла голову:

— Ты в уме? Оправдываешь это... не подберу слов.

— Все зависит от условий, места и времени.

— Нет, не все! Подлость никогда не будет доблестью. Ни в каких условиях, ни в какое время.

Малых коротко, по-ежиному, фыркнул что-то одобрительное.

— Подлость — понятие относительное, — сказал Толбин.