Том Вулф - Электропрохладительный кислотный тест

Через три недели ему суждено заменить этот зуб на другой, с оранжевой звездой и зелеными полосками покрытый эмалью "зуб резцовый боковой", украшенный цветами флага Проказников. Однажды у бензоколонки ее хозяин, белый малый, проявляет к этому зубу интерес, зовет своего помощника, чернокожего малого, и говорит: "Эй, Чарли, иди-ка сюда, покажи этому парню свой зуб". Короче, Чарли ухмыляется и обнажает верхние зубы, демонстрируя золотой зуб с вырезанным в золоте сердечком, то есть сквозь золото проглядывает белое сердечко, покрытое эмалью. Кизи ухмыляется в ответ, а потом обнажает свой зуб - какое-то время чернокожий пристально смотрит на него и не произносит ни слова. Даже не улыбается. Он попросту отворачивается. Немного погодя, уже в пути, Кизи совершенно серьезно, даже грустно, говорит: "Я был неправ. Не стоило мне этого делать".- "Что именно?" - "Я его перенегритянил", - говорит Кизи.

Перенегритянил! Свои провинциализмы типа "чудовищнейшего волнения" Кизи сохранил даже после колледжа, аспирантуры и периода литературной славы.

- Как это случилось? - спрашивает, имея в виду зуб, Вольный Фрэнк.

- Он подрался с одним Ангелом Ада,- говорит Горянка.

- Что?! - Вольный Фрэнк искренне обескуражен.

- Да! - продолжает Горянка. - Тот ублюдок ударил его цепью!

- Что?! - орет Фрэнк.- Где? Как его звали?! Кизи бросает взгляд на Горянку.

- Ну ладно,- говорит она.

- Как его звали?! - настаивает Фрэнк. - Как он выглядел?!

- Горянка плетет сама не знает что,- говорит Кизи. - Я попал в аварию.

Всем своим видом Горянка выражает полнейшее раскаяние. Поединки с участием Ангелов для Фрэнка не шутка. Кизи разгоняет... флюиды. Он усаживается в одно из старых театральных кресел. Разговор он начинает в мягких, спокойных тонах, словно обращается к одной Горянке, а может, и к кому-то еще.

- До смешного доходит,- говорит он,- в тюрьме есть ребята, которые провели там столько времени, что никакой другой вещи не знают. Тюрьма - вот их прикол. Они нахватались тюремных выражений.

...все обступают Кизи, рассаживаясь по старым театральным креслам или на полу. Сгущается мистический туман...

- ...только это не их выражения, это язык надзирателей, копов, прокурора, судьи. Это сплошные цифры. Один, например, говорит: "Что стряслось с бедолагой таким-то?" А другой отвечает: "Да он же в 34-м",- это тюремный корпус. "Его взяли по 211-й"...- для каждой вещи у них свои цифры, полиция по радио так общается...- "его взяли по 211-й, но он может отвертеться и сесть по 213-й, получит от трех до пяти, а при хорошем поведении - полтора". Копам это все по душе. Если вы играете в их игру, у них улучшается самочувствие. Гонятся они, к примеру, за каким-нибудь малым, ловят его, наставляют пистолеты, и дернись у него хоть один мускул, тут же с готовностью вышибут ему мозги, зато потом, как только они упекут его в тюрягу, кто-нибудь из них его навестит и спросит о здоровье жены, а тому полагается отвечать: спасибо, мол, хорошо, а как ваши детишки, то есть, наигрались мы с тобой в "полицейских и воров", а теперь вполне можем друг другу понравиться. И многие из тех, что там сидят, этим правилам следуют; ведь других-то они не знают. Когда ты в бегах, ты тоже играешь по их правилам. Как-то раз в Хейт-Эшбери я услышал, как что-то ударилось позади меня о тротуар, - оказалось, это выпал из окна ребенок. Сбежалась куча народу, а одна женщина плачет и пытается его поднять, причем я знаю, что мне надо подойти и сказать, чтобы она его не трогала, но я этого не сделал. Я боялся, что меня узнают. А потом я увидел, как неподалеку, на той же улице, коп оформляет штраф за неположенную стоянку, и хотел подойти и попросить его вызвать "скорую помощь". Но и этого я не сделал. Я пошел себе дальше. А вечером я слушал по телевизору новости, и там рассказали о ребенке, который выпал из окна и умер в больнице.

Так вот что делает с человеком игра в "полицейских и воров". Только это уже моя мысль. Разгадывая притчи, я смотрю вокруг, на лица сидящих. Взоры всех устремлены на Кизи, и все они, я в этом ничуть не сомневаюсь, думают: так вот что делает с человеком игра в "полицейских и воров". Несмотря на скептицизм, который я принес в их среду, я начинаю вдруг испытывать их чувства. Я в этом уверен. Я чувствую, что становлюсь искушенным в чем-то таком, чего внешний мир - мир, откуда я пришел, вероятно, не в состоянии уразуметь, а это и есть метафора - все происходящее,- древняя и глубокая, глубже, чем...

С залитой солнцем Харриет-стрит входят два парня, с виду явные торчки, и направляются к Кизи. Один молодой, в спортивном свитере и индейских бусах, на которых висит амулет.- короче, типичный кислотный торчок. Однако другой, постарше, чрезвычайно опрятен. У него длинные черные волосы, однако аккуратно расчесанные, слегка подкрученные, как у галантного кавалера, усы, однако аккуратные, расписанная немыслимыми цветами рубашка, однако чистая, хорошо сшитая и дорогая, черная кожаная куртка, только не мотоциклетная, а больше похожая на пиджак, и пара английских ботинок, которые наверняка обошлись ему долларов в 25-30. Поначалу здесь, в Норт-Биче, он выглядит чужаком, этаким бродягой с тысячедолларовым гардеробом. Однако взгляд у него абсолютно честный. Резкие черты его худого лица дополняются парой глаз, горящих огнем истины. Он говорит, что зовут его Гэри Голдхилл и он хочет взять у Кизи интервью для выходящей в Хейт-Эшбери газеты "Оракул", когда, мол, можно это сделать?.. Но совершенно очевидно, что снять камень с души ему необходимо немедленно - дело неотложное.