Рихард Вурмбрандт - Христос спускается с нами в тюремный ад

Я сказал: "Я считаю себя недостойным быть епископом. Я даже не пригоден для того, чтобы быть пастором. Даже быть простым христианином было для меня чрезмерным. Первые христиане шли на смерть со словами: "Christianus sum!" [39] Я христианин, но не сделал этого. Вместо я принял в расчет постыдное предложение".

"Мы найдем другого, кто это сделает", - пригрозил он. Я ответил: "Если вы думаете, что сможете доказать мне, что мои действия неправильны, тогда назовите мне свои атеистические аргументы. Я знаю на чем основывается моя вера, и я ищу только правды."

Он спросил: "Вы, конечно, знаете, какие это будет иметь последствия для вашего будущего?"

"Я это хорошо обдумал и принял в расчет опасности, и радуюсь тому, что смогу пострадать за то, что, по моему твердому убеждению, является единственной и окончательной правдой."

Негреа посмотрел на меня взглядом человека, осознавшего, что напрасно потратил свое время. Он вежливо кивнул мне, закрыл папку, встал и подошел к окну. Стоял и смотрел в окно, пока охранники надевали на меня наручники и уводили.

"Христианство - умерло"

Долгое время я оставался в "специальном отделении", но сколь долго это длилось - не могу точно сказать. С течением времени отдельные отрезки моего существования сузились в тюрьме до одного единственного длинного дня. Промывание мозгов стало интенсивнее, но лишь немного изменило методы. Из громкоговорителей теперь раздавалось:

Христианство умерло,

христианство умерло,

христианство умерло.

Однажды я смог все ясно осмыслить. Нам раздали почтовые открытки, чтобы мы пригласили наши семьи и попросили их привезти нам посылки. Когда наступил назначенный день, меня побрили, помыли и выдали чистую верхнюю рубашку. Проходили часы. Я сидел в камере, пристально смотрел на сверкающий белый кафель, но никто не приходил. Вечером сменились караульные. Тогда я не мог знать, что мою открытку никогда не отправляли. Подобный трюк они разыгрывали с другими упрямыми заключенными. Громкоговоритель вещал:

Теперь тебя никто больше не любит,

теперь тебя никто больше не любит,

теперь тебя никто больше не любит,

теперь тебя никто больше не любит. Я начал плакать. Громкоговоритель объявлял:

Не хотят больше ничего о тебе знать,

не хотят больше ничего о тебе знать,

не хотят больше ничего о тебе знать,

не хотят больше ничего о тебе знать.

Я не мог больше выносить этих слов, не мог от них убежать. Следующий день принес с собой жестокое "боевое собрание", в котором приняли участие только разочарованные мужья.

Ко многим другим заключенным пришли жены, сказал оратор, только мы были глупцами, нам отказали. Наши жены лежали в постели с другими мужчинами сейчас, в этот момент. Со всей имевшейся в его распоряжении непристойностью, он описывал нам все, что происходило между ними. А где были наши дети? На улице, и каждый из них в отдельности - атеист. У них не было никакого желания увидеть своих отцов. Как же все-таки глупы мы были!

В специальном отделении я слышал изо дня в день громкоговоритель:

Христианство - глупо,

христианство - глупо,

христианство - глупо.

Со временем я начал верить тому, что внушалось нам в эти месяцы. Христианство умерло. Библия предсказывала отход многих от веры. Я верил, что наступили эти времена.

Тогда я подумал о Марии Магдалине, и, наверное, как раз эта мысль спасла меня от душетленного яда последней и самой трудной стадии промывания мозгов.

Я вспомнил, как она оставалась верной Иисусу, даже когда Он воскликнул на Кресте: "Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?" А когда Его тело лежало в пещере, она стояла, плача неподалеку, и ждала, пока Он воскреснет. Когда я, в конце концов, поверил, что христианство умерло, я подумал, что несмотря на это, хочу верить в Христа и плакать у Его пещеры до тех пор, пока Он снова воскреснет, а это будет непременно.

Объявленный погибшим, жив

В июне 1964 года всех заключенных собрали в главном зале. Вошел комендант в сопровождении своих офицеров, и мы настроились на новую стадию "боевых собраний".

Вместо этого Александреску объявил, что все политические заключенные подлежат освобождению по объявленной правительством общей амнистии.

Я не мог в это поверить. Когда я оглянулся, то увидел сплошь ничего не выражающие лица. Потом комендант подал знак, и весь зал разразился аплодисментами. Если бы он им сказал: "Завтра вы все будете расстреляны", они бы также зааплодировали и закричали: "Это правильно, мы не достойны жить!"