Алексей Серов - Обеднённый уран. Рассказы и повесть

— Сейчас молока принесу, — сказала бабушка и вышла в сени.

А он продолжал осматриваться. Он не знал, как называется большинство предметов, и все они были для него загадкой. Печь, с которой только что слез, выглядела необъятной. Она была выложена белой плиткой с цветными узорами по краям. От печи шло ровное, дружеское тепло. Тронув чугунную заслонку, он с шипением отдёрнул руку — горячо! На пальцах осталась сажа.

В доме пахло чем-то кисловатым, но запах этот не раздражал.

На улице сонный петух хрипло откашлялся, захлопал растрёпанными крыльями. В потное окошко струился неяркий свет. Было ещё прохладно.

Бабушки давно нет. Нет дедушки и дяди. Тонька вышла замуж, родила. Живёт в этом же самом доме. Муж-пьяница сбивает её с панталыку. Тётка Нюра, ближайшая родня, взяла над ней шефство, но это что мёртвому припарки. Другая семья, другие люди. Всё другое. И ничего как будто не было. есть только вот это странное «сейчас», похмельное и с нечистым запахом, на которое я даже и обижаться не могу.

Отгоняю печальные мысли. Не для того приехал.

Бабушка вошла, неся в руках подойник. Он заглянул туда. Молоко было желтовато-пенным, с кусочками какого-то мелкого мусора и травы.

— Сейчас процежу, и попьёшь настоящего, деревенского. Ты его, поди, и не пробовал.

— Нет, я почти каждый день пью молоко, — гордо сказал он.

— Магазинное?

— А какое же?

— А такое, — сказала бабушка.

Она покрыла марлей другое ведро и стала переливать молоко. Густая жидкость пенилась и брызгалась, как живая. Раздавалось лёгкое шипение пузырьков и стон наполняемого ведра.

На марле, когда всё молоко было перелито, осталось немного мусора. Бабушка отжала марлю и бросила её в подойник.

Теперь она начала разливать молоко по крынкам (вот как называлась та посуда, что стояла на полках и которой он раньше не знал!) Наполнив три крынки доверху, остальное бабушка слила в бидон и добавила немного воды.

— А это в колхоз, — небрежно сказала она и махнула рукой, словно говорила о пропащем. — Ну иди, пробуй. Вот прямо из крынки. Только держи крепче, не урони.

Он подошёл, с трудом взял обеими руками крынку со стола и поднёс ко рту…

Да, это было очень вкусно. Но это было не молоко.

— Так это же не молоко, — сказал он.

Бабушка всполошилась от его неожиданных слов.

— Вот тебе и на. Не молоко! А что же? Это и есть настоящее молоко. А ваше-от магазинное — чистая вода. Пей.

Он ещё раз отпил из кринки. Да, ничего вкуснее пробовать ему не приходилось. Это было даже лучше лимонада «Дюшес».

— Ну как?

— Вкусно.

— То-то же. Ишь, не молоко ему…

— А вы пили лимонад «Дюшес»? Я его пью почти каждые выходные. Папа мне покупает. Тоже вкусно.

Бабушка смущённо усмехнулась и велела поставить крынку на место.

— Ещё хочу.

— Больше нельзя тебе, ты пока непривычный. Вечером попьёшь, а сейчас давай цыплят кормить. Тонька, ты где?

Тонька прибегает с улицы:

— Ну что, махнём по стопочке для настроения.

— Ты бы хоть оделась, бесстыжая! — ворчит тётка Нюра.

— А кого мне стесняться? Кольку? Да ведь мы с ним в бане всегда вместе мылись, помнишь?

Тётка Нюра отказывается пить, уходит по делам. Мы быстро выпиваем с Тонькой, закусываем солёным огурцом. Чему-то смеёмся, глядя друг на дружку.

Вроде бы всё, как тогда.

— Ну, ты и вымахала, мать.

— Дак ведь у нас тут воздуха не как у вас, в городе.

— Да, растёт всё, как на дрожжах! — я откровенно рассматриваю её грудь. — Такие, говорят, кабачки!

Она довольно смеётся и сжимает грудь руками. Ночная рубашка вот-вот лопнет под напором плоти.

— А хороша ль я?

— Хороша!

Мы опять смеемся.

— Ты-то как живёшь? — спрашивает она, усевшись со мною рядом.

— Да ничего так. Работаю.

— Девушка есть?

— Не-а.

— И жениться, что ль, не думаешь?

— Вот ещё чудеса.

— А я б хотела на твоей свадьбе погулять. Да ты, может, из этих. нетрадиционных оказался? — смеется Тонька.

— А вот я тебе сейчас покажу, какой я нетрадиционный!

— Покажи-ка!

Медленно придвигаюсь к ней поближе.

И тут в кухне появляется муж Тоньки. Он лет на пять старше её, низкорослый, тощий, очень смуглый. Голый по пояс, в растянутом голубом трико с дырами на коленях. Весь обвит мускулами, словно верёвками. Но верёвки эти слишком уж тонки. Не говоря ни слова, ничему не удивляясь, он, увидев водку, идёт к столу, наливает себе, без выражения пьёт. Словно всё так и должно быть, а по-другому быть просто не может. Вот принял манны небесной, вроде бы что-то сообразил, прозрел на минуту. Смотрит на меня, прищурившись.