— Как же будет с севом?.. — спросила мать. И через минуту повторила:
— Так как же будет с севом?..
Мужчины поставили гроб на сеновал и повернулись, чтобы идти обратно. Им словно не терпелось покинуть этот осиротевший дом.
Нильс заступил им дорогу, поблагодарил.
Теперь он здесь хозяин и должен говорить от имени всех.
— Да чего там, не стоит благодарности, — нерешительно отвечали они, точно боясь, что их не отпустят.
Они попрощались.
В таких случаях никто не задерживается дольше чем нужно.
Только Нильсу теперь некуда было ехать, и он не спешил. Он даже не сообразил, что загораживает им дорогу. Они обошли его. С двух сторон. Быстрым шагом добрались до автобуса, сели и уехали. Вот их уже и след простыл, а это значило: больше помощи ждать неоткуда.
Мать стояла в дверях сеновала, держа наготове отвертку.
— Идите сюда! — позвала она.
Они подошли. Встали вокруг гроба, который возвышался перед ними как гора. Нильс вывинтил шурупы из деревянной крышки. Слава богу, скоро конец всей этой неразберихе, в которой он жил последние дни. Но она не прошла для него даром. Он вынес из нее то, о чем молился: ясность. Он разобрался, где правда и что ему мешает.
Крышку сняли. У всех точно оборвалось что-то внутри. Они опустились на колени. Младшие раскрыли рты и завыли неожиданно противными, истошными голосами. Нет, сейчас плакать нельзя.
— Тише! Перестаньте!
Дети умолкли.
Перевернутая крышка лежала на полу.
— Давайте закроем, — нетерпеливо сказала мать. Невмоготу ей было смотреть на отца. Нильс слышал это по голосу. Они закрыли крышку. И снова опустились на колени у подножия горы, которой представлялся им гроб.
Они стояли, забыв обо всем на свете. Минуту за минутой.
Но вот какое-то движение вывело их из оцепенения.
Они удивленно подняли глаза.
Что-то переменилось.
Это встал с колен Нильс. Он вытянулся во весь рост, еще не твердо держась на ногах. А они смотрели на него снизу вверх. Им он казался великаном, их защитником. Он поднялся среди них, преклонивших колена на полу сеновала, и возвышался наравне с горой. И продолжал расти у них на глазах.
Нильс прислушивался к тому, что с ним происходит. В нем что-то созревало. Он в который раз уже взрослел. Нечто расплывчатое обретало наконец форму. В этой поездке его бросало из одной крайности в другую. Он совсем запутался. С ним можно было творить что угодно. Его швыряло, как мяч. Неужели все проходят через это? — спрашивал он себя. Как бы там ни было, теперь у него появились силы стать защитником этих несчастных, поддерживать в них жизнь. К нему подоспела помощь. Он увидел, как он сам идет по красной земле Фета, и понял, что его тоже ожидает бессмертие: ведь его удел быть смиренным тружеником.
Это и заставило его подняться с колен. Теперь у него за душой было не одно высокомерие. Пусть все видят, что на него можно положиться. Поэтому он встал и выпрямился во весь рост. Он был повержен во прах, но нельзя оставаться распростертым во прахе, если ты в ответе за семью. Он снова вырос. И, расправив плечи, взял на себя свое бремя. Его качало, как былинку на ветру. Он вглядывался в ничего не видящие глаза близких. Для них он был великаном, и они чувствовали себя уверенно под его защитой. Самым маленьким он представлялся уходящей ввысь башней.
На четвертый день жатвы мне исполнилось двадцать один год, я стал совершеннолетним. И я сказал девушке, которая жала ячмень рядом со мной:
— Приходи вечером после работы к большому камню.
Я сказал это негромко и быстро. Выговорить такие слова — все равно что сдвинуть гору. Но сегодня я перешел некую черту, и мне показалось, что теперь я могу позволить себе произнести их.
Хильд растерянно глянула на меня.
— Ладно, — ответила она.
— Ладно, — повторил я.
Кровь у меня кипела, я тут же нагнулся и снова стал жать. Жал неровно, нечисто. Палило солнце, я весь взмок, но не из-за жары я жал неровно и нечисто. Тому виной было неожиданное согласие Хильд. Получив его, я понял, что никак на него не надеялся. Во рту у меня появился привкус крови.
В первый день жатвы я в первый раз увидел Хильд. Она подрядилась к нам на страдную пору. Ее семья недавно обосновалась по соседству. Это были сноровистые люди, они сразу же нашли себе работу в усадьбах. Мой отец отправился прямо к ним и договорился, что Хильд будет у нас жать. Обычно жатва продолжалась шесть дней. Жали трое: мой брат Улав, я и еще кто-нибудь, кого отцу случалось нанять. Мы жали серпами, убирать ячмень иначе отец не разрешал. Он считал, что машины жнут нечисто и много зерна осыпается на землю. Поэтому мы работали целую неделю, хотя поле у нас было совсем не такое большое. Сам отец насаживал снопы на жерди. Колосья, обращенные к солнцу, казались золотым потоком. А навстречу ему лился поток солнечных лучей.
Читать дальше