Самим Али - Проданная замуж

Это случилось вскоре после того, как я начала ходить в школу. Мы вернулись из школы, и я вымыла насобиравшуюся за день посуду. Мы ели приготовленный Ханиф ужин. Мать сидела на своем обычном месте, а мы с Меной расположились на полу, опираясь спинами о ее канапе. Ханиф в кухне разделила еду на скупые порции, и Мена принесла мою тарелку в комнату. Обычно я съедала только роти, а всю острую пищу оставляла Мене. Однако на этот раз Ханиф полила роти соусом, и, хотя я пыталась съесть хоть кусочек, это было выше моих сил. Даже от капельки карри у меня на глаза наворачивались слезы, а во рту все горело.

Я отставила тарелку.

— Мена, я не могу это есть, доешь за меня.

Тара бросила на меня быстрый взгляд и сказала что-то матери. Как гром среди ясного неба, я почувствовала жуткий удар в спину и упала лицом на пол, взвизгнув от удивления и страха.

Я оглянулась. Мать гневно смотрела на меня, а потом что-то сказала. Это была она — моя собственная мать только что ударила меня! Я не понимала почему. Я расплакалась, вглядываясь в лица остальных: Ханиф сурово смотрела на меня, Тара ухмылялась, Мена склонилась над тарелкой.

— Мена… что это? — прохрипела я сквозь рыдания.

— Просто ешь свою порцию. Не переводи продукты, — сказала она, избегая моего взгляда.

Я отвернулась. Мать продолжала есть, не обращая на меня внимания. Мне хотелось сказать, что я не перевожу продукты, а просто не могу это есть, соус слишком острый для меня. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, и тут стала заикаться.

— М-м-м… — вот все, что я смогла выговорить.

Мать удивленно на меня посмотрела. Тара рассмеялась. Никто не знал, что я заикаюсь, потому что я научилась с этим справляться, однако шок от того, что меня ударила собственная мать, вернул старую проблему.

Все постепенно разошлись, и Мена доела мою порцию, но дело было сделано: теперь я не могла нормально говорить при них, и, конечно же, заикание создавало проблемы в самые ответственные моменты в школе. Ни один из приемов, которые я применяла, чтобы справляться с заиканием в детском доме, больше не помогал, и, хотя все выглядело не так плохо, когда мы были вдвоем с Меной, в присутствии остальных это становилось настоящей мукой.

Мать решила, что сможет излечить заикание, подрезав мне под языком перепонку, которая, по ее словам, тянула язык не в ту сторону. Она сердито накричала на Ханиф, заставляя ту помогать ей. Они положили меня на пол в кухне и велели открыть рот. Я не понимала, что происходит, но сделала, как было сказано. Мать держала в руках лезвие — такие использовали в старых бритвах. Я в ужасе уставилась на него.

— Мама, что… — начала я, но Ханиф прижала меня к полу, чтобы я не дергалась.

— А теперь не шевелись, Самим, — перевела Тара слова матери, тогда как Ханиф коленями прижала мои ладони к полу, а руками держала мне рот открытым.

Мать нагнулась надо мной с лезвием в руке, и мне пришлось смотреть, как жуткий кусок металла приближается к моему лицу. Хотелось закрыть рот, зажмуриться, но я не могла. Я попыталась вжаться в пол, когда грязные пальцы матери влезли мне в рот, и изо всех сил сдерживала рвотные позывы. В следующую секунду я почувствовала острую боль под языком: мать принялась с силой водить лезвием по перепонке, с помощью которой язык крепится ко дну ротовой полости. Мне хотелось кричать, вырываться. Зачем она это со мной делает? А она все повторяла:

— Не дергайся, дитя. Когда я подрежу перепонку, заикание исчезнет и ты сможешь нормально говорить. Если будешь дрыгаться, я могу нечаянно порезать тебе рот.

После этих слов я изо всех сил старалась лежать спокойно, но мои ноги все равно дергались под матерью — боль и отвращение от вкуса собственной крови во рту были слишком сильны. Мать прижимала меня к полу, чтобы я не дергалась, но потом наконец убрала руки.

— Ну вот и все, — сказала она, будто я просила ее об этом и теперь она выполнила задачу.

Ханиф отпустила мою голову, и я повернулась на бок, чтобы сплюнуть кровь в миску.

Перепонка под языком не срослась и по сей день; порезы хорошо видны.

Мать казалась довольной своей работой.

— Ну вот, теперь ты сможешь как следует шевелить языком, и заикание пройдет.

Я сидела на полу и всхлипывала, не придя в себя от шока, но больше всего меня расстраивала не пульсирующая боль, а равнодушие матери. Казалось, для нее я была лишь объектом для насмешек, приказаний и причинения боли. Я была для нее кем угодно, но только не дочерью. А я больше всего на свете хотела стать ее любимой дочерью и готова была на что угодно, лишь бы заслужить ее любовь. Даже лежать на полу и позволять матери себя калечить. Заикание, конечно же, не прошло.