Бертольд Брехт - Разговоры беженцев

Калле. Я ничего не имею против.

Вскоре они попрощались и разошлись - каждый в свою сторону.

3

Перевод Н. Субботовской.

Об античеловеке. Легко выполнимые требования школы. Гернрейтер

Циффель почти каждый день ходил в вокзальный ресторан; в этом просторном зале был небольшой табачный киоск, девушка-продавщица появлялась в самые разные часы дня, и нескольких пакетиков сигар и сигарет, принесенных ею под мышкой, едва хватало на десять минут торговли. Первая глава мемуаров уже лежала у Циффеля в боковом кармане, и автор с нетерпением поджидал Калле. Но тот не приходил целую неделю, и Циффель, уже решив, что труд его пропал втуне, забросил мемуары. Кроме Калле, он не знал в X. никого, кто бы понимал по-немецки. Но на десятый или одиннадцатый день Калле появился и, когда Циффель вынул свою рукопись, не обнаружил особых признаков страха.

Циффель. Я начинаю с предисловия, где почтительно прошу обратить внимание на то, что суждения, которые л намереваюсь высказать, были, по крайней мере еще совсем недавно, суждениями миллионов людей, и что они, следовательно, не м_о_г_у_т не представлять известного интереса. Я пропускаю предисловие и начало и перехожу непосредственно к рассказу о воспитании, которое я получил. То, о чем я собираюсь поведать, имеет, как мне кажется, большую познавательную ценность, а в ряде случаев и весьма примечательно. Наклонитесь ко мне, а то вам из-за шума будет плохо слышно. (Читает.). "Известно, что многим качестве обучения в наших школах кажется сомнительным. Замечательный принцип, на котором зиждется это обучение, остается либо непризнанным, либо не оцененным по заслугам. Он состоит в том, что молодого человека сразу же, в самом нежном возрасте, знакомят с ж_и_з_н_ь_ю, к_а_к_о_в_а о_н_а е_с_т_ь. Без обиняков и без лишних слов его бросают в омут: выплывай сам - или глотай тину!

Перед учителями стоит трудная задача, требующая от них высокого самоотречения: они должны воплотить в себе основные типы человечества, с которыми впоследствии в жизни столкнется юноша. В школе он получает возможность каждый день четыре или шесть часов познавать жестокость, злобу и несправедливость. За такое образование не жаль уплатить любые деньги. но оно предоставляется даже бесплатно, за счет государства.

Неодолимой силой, воплощенной в незабываемых человеческих индивидуальностях, - вот каким предстает юноше в школьные годы а_н_т_и_ч_е_л_о_в_е_к. Он обладает почти безграничной властью. Оснащенный педагогическими знаниями и многолетним опытом, он воспитывает: ученика по своему образу и подобию.

Ученик изучает все, что необходимо для преуспеяния в жизни. Это то же самое, что необходимо для преуспеяния в школе. Сюда относятся: мошенничество, умение втирать очки и безнаказанно мстить, быстрое усвоение общих мест, льстивость, угодливость, готовность доносить начальству на себе подобных и т. д. и т. п.

Но самое важное - это познание человеческих характеров. Оно осуществляется как познание характеров отдельных учителей. Ученик должен изучить слабости учителя и уметь их использовать, иначе он никогда не сможет защититься от груза совершенно бесполезных знаний, которыми его будут набивать до отказа. Нашим лучшим учителем был высокий, на редкость безобразный мужчина, который, как говорили, в молодости метил в профессора, но потерпел неудачу. Это разочарование привело к полному расцвету всех дремавших в нем сил. Ему нравилось устраивать неожиданные опросы, и, если мы не могли ответить, он испускал тихий вопль сладострастия. Пожалуй, еще большую ненависть вызывала у нас его привычка два-три раза в течение урока уходить за классную доску и вытаскивать там из кармана кусок незавернутого сыра, - он жевал его, продолжая вести занятие. Он преподавал химию, но, если бы он учил нас распутывать моток шерсти, суть была бы та же. Учебный материал был ему нужен, как актерам нужна пьеса - для того, чтобы показать с_е_б_я. Его задачей было - сделать из нас л_ю_д_е_й. Это ему неплохо удавалось. Химии мы у него не научились, но зато он научил нас мстить за обиды. Ежегодно нашу школу посещал инспектор; считалось что он хочет посмотреть, как мы учимся. Но мы знали, что он хочет видеть, как нас учат учителя. Когда он однажды появился снова, мы воспользовались случаем, чтобы проучить нашего учителя. Мы не отвечали ни на один вопрос и сидели как идиоты. На этот раз наше молчание отнюдь не доставило химику сладострастной радости. Он заболел желтухой, долго хворал, а когда вернулся, от прежнего сладострастия и сырной жвачки не осталось и следа. У учителя французского, языка была другая слабость. Он поклонялся жестокой богине, требующей страшных жертв, богине справедливости. Этим ловко пользовался мой соученик Б. Проверяя письменные работы, от качества которых зависел переход в следующий класс, учитель имело обыкновение записывать на отдельном листке против каждой фамилии число ошибок. Справа на его листке стояла отметка, так что он имел ясное представление о каждом. Допустим, нуль ошибок давало единицу, лучшую отметку, десять ошибок давало двойку и т. д. В самих работах ошибки были подчеркнуты красным карандашом. И вот самые тупые ученики иногда выскабливали перочинными ножиками несколько красных штрихов, подходили к кафедре и обращали внимание учителя на то, что он указал большее число ошибок, чем они сделали. Учитель молча брал работу, смотрел ее на свет и замечал стертые места, заглаженные ногтем большого пальца. Б. поступал иначе. В своей уже проверенной работе он подчеркивал красной тушью несколько совершенно правильных мест, обиженно подходил к учителю и спрашивал, что же здесь неверно. Учителю приходилось согласиться, что все верно, после чего он сам вымарывал некоторые свои красные штрихи и снижал на своем листке общее число ошибок. Соответственно изменялась, разумеется, и отметка. Согласитесь, этого ученика школа научила думать.