Бертольд Брехт - Разговоры беженцев

Калле. Зачем нам аппетит? Нам его заменяет голод.

Циффель. Да, вот единственное, о чем вы знаете не из книг. Хотя если верить сочинениям левых авторов, то даже о собственном голоде вы должны узнавать не иначе как из книг. Немцы не слишком приспособлены к материализму. Приобщившись к нему, они тотчас преображают его в идею, будто материалист - это тот, кто считает, что идеи возникают из материальных обстоятельств, а не наоборот, вот и вся материя. Можно подумать, что в Германии всего-то два сорта людей - попы и антипопы. Представители мира земного - испитые, бледные существа, знатоки всех философских систем; представители мира потустороннего - дородные господа, знатоки всех сортов вин. Я как-то слышал спор попа с антипопом. Антипоп упрекал попа в том, что тот думает только о жратве, а поп отвечал, что его оппонент думает только о нем, попе. Они оба были правы. Религия породила самых могучих героев и самых замечательных ученых, но она всегда требовала некоторых усилий. Сейчас ей на смену идет пламенный атеизм; он прогрессивен, но отнимает очень много времени.

Калле. В этом есть доля правды. Я сам был безбожником. Наши убеждения не давали нам ни отдыха, ни срока. Время, которое у нас оставалось от борьбы за светскую школу, мы употребляли на разоблачение Армии спасения, а для пропаганды кремации приходилось урывать минуты от обеденных перерывов. Мне иногда самому казалось, что если посмотреть со стороны, с каким мы пылом ведем агитацию против религии, то нас можно принять за какую-нибудь особенно фанатическую секту. Я с ними порвал потому, что моя подруга сказала: "Одно из двух, либо ты оставайся безбожником, либо я буду с тобой гулять по воскресеньям". Но я еще долго чувствовал себя грешником из-за того, что больше не воюю с религией.

Циффель. Я рад, что вы с ними порвали.

Калле. Я примкнул к другим.

Циффель. И сохранили подругу.

Калле. Нет, потерял: когда я примкнул к другим, она меня опять поставила перед выбором. Религия - что алкоголь: нельзя его запретить, пока он кому-то нужен. Никто не пил больше, чем извозчики зимой. Нынешние шоферы, которым в кабине тепло, могут экономить на водке.

Циффель. Значит, ваше мнение такое: вы не против водки, но за машины?

Калле. Примерно так. Вы своей комнатой довольны?

Циффель. Я еще не задумывался над этим. Я не ставлю никаких вопросов и не решаю никаких проблем, если заранее знаю, что самый исчерпывающий ответ и самое полное решение не принесут мне пользы. Случись мне провалиться в болото, я не стану задумываться над тем, что предпочитаю - стать топливом для печки или для центрального отопления. В этой комнате я собираюсь писать мемуары.

Калле. Я думал, мемуары пишут только под конец жизни. Тогда приобретаешь необходимый кругозор и умеешь выражать свои мысли тактично.

Циффель. Кругозора у меня нет, и тактично выражаться я не умею, но первое условие - написать мемуары к концу жизни - я выполню не хуже других жителей нашего континента: надо полагать, что конец жизни уже близок. В этом городе не слишком приятно работать, потому что, когда я пишу, мне нужны сигары, а в условиях блокады их доставать нелегко; но при систематической работе мне на восемьдесят страниц хватит сорока сигар. В настоящее время это мне еще доступно. Меня больше тревожит другое. Никто не удивится, узнав, что какой-нибудь значительный человек вознамерился поведать человечеству о своих переживаниях, взглядах и целях. А я возымел такое намерение, будучи человеком незначительным.

Калле. Как раз поэтому вы и можете рассчитывать на неожиданный успех.

Циффель. Вы полагаете, что мой успех может быть следствием внезапного нападения из засады, когда противник, то есть читатель, погружен в беспечную дремоту, не подготовившись к обороне?

Калле. Именно. То, что вы человек незначительный, он обнаружит, когда уже будет поздно. К тому времени вы успеете внушить ему добрую половину ваших мыслей. Не подозревая подвоха, он уже проглотил их с жадностью, а когда начнет смутно понимать, что все это чепуха, - вы, оказывается, уже приобщили его к вашим намерениям; пусть он потом даже настроится на критический лад, но в голове у него что-то застрянет.

Циффель испытующе посмотрел на Калле, но не смог прочитать на его лице никакой задней мысли. Честные глаза Калле смотрели на собеседника прямо, искренне и ободряюще. Он отхлебнул пива, которое не было пивом, и взгляд его

снова приобрел присущее ему задумчивое, отрешенное выражение.