Андре Жид: Изабель

Вы знаете, Ваша записочка, где Вы написали свое обещание, нужно ее забыть, потому что здесь больше никого нет, чтобы Вас принять. Но мне грустно от того, что я не смогу Вас увидеть, потому что я Вас очень любил. Но я Вас не забываю.

Ваш маленький друг Казимир.

Смерть г-на и г-жи Флош оставила меня довольно равнодушным, но это неумелое простое письмо меня взволновало. В это время я не был свободен, но решил для себя уже в пасхальные каникулы провести рекогносцировку до Картфурша. Что из того, что там некому меня принять? Я остановлюсь в Пон-л'Евеке и найму коляску. Нужно ли добавлять, что мысль о возможной встрече с загадочной Изабель влекла меня туда не менее сильно, чем чувство жалости к ребенку. Некоторые места его письма были мне непонятны, я плохо увязывал события... Удар старухи, приезд Изабель в Картфурш, отъезд аббата, смерть стариков, во время которой их племянницы не было на месте, отъезд м-ль Вердюр... нужно ли было видеть во всем этом всего лишь случайную цепь событий или следовало искать между ними какую-то связь? Казимир не смог, а аббат не захотел просветить меня на сей счет. Пришлось ждать апреля. И уже на второй день, как я освободился, я отправился в Картфурш.

На станции Брей я заметил аббата Санталя, собирающегося сесть в мой поезд, и окликнул его.

-- Вы снова в этих краях, -- промолвил он.

-- Я не думал, что вернусь сюда так скоро.

Он вошел в купе. Мы оказались одни.

-- Да, после вашего визита здесь многое переменилось.

-- Я узнал, что вы обслуживаете теперь приход в Брейе.

-- Не будем сейчас об этом, -- и он сделал рукой знакомый жест. -- Вы получили уведомление?

-- И тотчас направил свои соболезнования вашему ученику; от него-то я и узнал потом кое-какие новости, но он сообщил мне немного. Я чуть было не обратился к вам с просьбой рассказать мне некоторые подробности.

-- Надо было написать.

-- Я подумал, что вы вряд ли сообщили бы мне что-либо, -- добавил я смеясь.

Но, видимо, не так связанный приличиями, как в те времена, когда он служил в Картфурше, аббат, казалось, был расположен к разговору.

-- Ну, не несчастье ли то, что там происходит? -- начал он. -- И все аллеи пойдут туда же!

Сначала я ничего не мог понять, но потом вспомнил строчку из письма Казимира: "Я помогаю валить деревья..."

-- Зачем они это делают? -- наивно спросил я.

-- Как зачем, дорогой сударь? Спросите у кредиторов. Впрочем, не в них дело, все делается за их спиной. Имение заложено и перезаложено. Мадемуазель де Сент-Ореоль берет все, что может.

-- А она там?

-- Как будто вы этого не знаете!

-- Я просто предполагал, судя по некоторым словам...

-- Именно с тех пор, как она там, все и пошло как нельзя хуже. -- На некоторое время он овладел собой, но потребность высказаться на этот раз его пересилила; он больше не ждал моих вопросов, и я счал более разумным не задавать их.

-- Как она узнала, что ее мать парализована? -- говорил он. -- Я так и не смог этого понять. Когда она узнала, что старая баронесса не может больше встать с кресла, она заявилась туда со своими вещами, и г-же Флош не хватило мужества выставить ее за дверь. Тогда-то я и уехал оттуда.

-- Очень жаль, ведь вы, таким образом, оставили Казимира.

-- Возможно, но я не мог оставаться рядом с этой... я забываю, что вы ее защищали!..

-- Быть может, я и дальше буду это делать, господин кюре.

-- Продолжайте. Да-да, мадемуазель Вердюр тоже ее защищала до тех пор, пока не увидела смерть своих хозяев.

Я восхищался тем, что аббат почти полностью освободил свою речь от того изящества, которое было ей присуще, пока он находился в Картфурше; он уже освоил манеру и язык, свойственные сельским священникам в Нормандии. Он продолжил свою мысль:

-- Ей тоже показалось странным, что оба умерли одновременно.

-- Разве?..

-- Я ничего не говорю, -- и он по старой привычке надул верхнюю губу, но тут же прибавил: -- Хотя в округе говорили всякое. Никому не нравилось, что племянница стала наследницей. И Вердюр тоже предпочла уйти.

-- Кто же остался с Казимиром?

-- А! Вы все-таки поняли, что общество его матери не подходит ребенку. Так вот, он почти все время проводит у Шуантрейлей, ну, вы знаете, садовник с женой.

-- Грасьен?

-- Да, Грасьен, который воспротивился было вырубке деревьев в парке, но ничем не смог помешать. Это нищета.

-- Между тем у Флошей деньги были.

-- Но все было проедено в первый же день, сударь вы мой. Из трех ферм Картфурша г-жа Флош владела двумя, которые уже давно были проданы фермерам. Третья, маленькая ферма де Фон, еще принадлежит баронессе -- она не сдавалась в аренду, за ее состоянием следит Грасьен, но она тоже скоро со всем остальным пойдет с молотка.