Андре Жид - Робер

Мой тесть удивлялся, почему я не бросился (как он говорил) в политику, где, по его словам, я должен был бы добиться успеха. Его сожаление по этому поводу особенно приятно, поскольку я отнюдь не разделял его идей. Действительно, он считал, что существующее положение вещей хотя, конечно, и не является совершенным, но вполне приемлемо, и мирился с ним, подобно Филенту*. Я же считал -- и по-прежнему считаю, -- что первый шаг к лучшему заключается в том, чтобы изучить наше политическое положение с целью его изменения, от которого зависит все остальное. И разве не было бы естественным, если бы я хотел применить по отношению к своей стране правила, которыми я руководствовался в своем собственном поведении и в пользе которых я сам убедился?

_______________

* Герой пьесы Мольера "Мизантроп". _______________

В политике, по моему мнению, было много непредсказуемого. Мне бы пришлось идти на компромиссы, которые изменили бы мою линию поведения. Но здесь не место оправданиям, я просто излагаю свою историю.

Я встречался со многими литераторами и художниками. Проявляя твердость характера, я не поддавался на их уговоры стать писателем или художником, хотя у меня к этому были природные склонности. Благодаря этому отказу я имел больше возможностей наслаждаться произведениями других и помогать им не только советами (которые не всегда охотно принимаются теми, кто в них больше всего нуждается), но и определенной поддержкой, которую я мог оказать, имея связи в политических кругах (не говоря уже о непосредственной помощи, которую я зачастую оказывал, когда был уверен в том, что тот или иной художник не встретит понимания в прессе).

Тот, кто занимается углубленным изучением нашей страны, знает, что ее изначальные основы прекрасны, но в отличие от наших соседей по ту сторону Рейна нам не хватает умения их использовать. Человек нуждается в том, чтобы им руководили, направляли его, стояли над ним. И чего я сам стоил бы, если бы не позволил себе отдаться во власть высших идей и принципов, силу которых сегодня многие пытаются подорвать.

Чтобы вы могли понять, какого рода деятельностью я занимался, лучше всего привести конкретный пример. Назову один, наглядные результаты которого были наиболее высоко оценены.

Мне казалось, что прекрасные книги из-за недостаточной практичности их авторов часто с трудом доходят до избранной публики, которой они заслуживают. А с другой стороны, многие читатели, благонамеренные, но плохо осведомленные, проходят мимо здоровой духовной пищи и поглощают весьма сомнительные произведения, которые реклама умело и своевременно предлагает их взору. Я думал, что мог бы оказать реальную услугу и читателям, и авторам, и их издателям. Последним я объяснил преимущества одного проекта, тут же вызвавшего у них интерес. Обратившись к лучшим умам того времени, я создал жюри, в задачи которого входило периодически называть книги, заслуживающие того, чтобы служить интеллектуальной пищей для тех, кто согласился бы признать гарантии, которые давал выбор, сделанный этим уважаемым жюри. Французы настолько верны своим привычкам, настолько уверены в своем собственном вкусе, настолько подвержены влиянию моды, что мне пришлось приложить немало сил, чтобы убедить их довериться мнению этого авторитетного органа. И лишь благодаря настойчивости мне удалось набрать внушительное число подписчиков, что позволило обеспечить успех как некоторым произведениям, так и всему моему предприятию. Таким образом, я избавлял этих избранных читателей от посредственных книг, о которых, само собой разумеется, мое жюри остерегалось давать положительные отзывы; следует отметить, что ум, насытившийся хорошей литературой, не испытывает особого аппетита к плохой. Но, увы, эта оказываемая мною услуга отнюдь не была оценена моей женой. После каждого очередного заседания жюри Эвелина иронически интересовалась не названиями отобранных произведений, а меню обеда, который предшествовал обсуждению, -- надо признать, что обеды, устраиваемые издателями, на которые члены жюри меня любезно приглашали, были действительно превосходными.

Что касается отобранных книг, Эвелина делала вид, что уже читала их, либо заявляла, что не испытывает никакого желания с ними знакомиться. Именно независимость ее мнения была для меня лучшим свидетельством того, что ее любовь ко мне угасает. И здесь мы переходим к сути вопроса.

Я пишу отнюдь не дневник. События, о которых я здесь рассказываю, охватывают многие годы. Я не могу сказать точно, когда именно появились первые признаки духа неповиновения, которые я начал замечать у Эвелины и которые, несмотря на всю мою любовь к ней, я вынужден был порицать. Неповиновение всегда достойно порицания, и особенно, по моему мнению, это относится к женщинам. В первые годы нашей совместной жизни, а тем более когда мы были еще только помолвлены, Эвелина без всякого принуждения, с такой готовностью и легкостью воспринимала мои взгляды и идеи, что никто не мог бы подумать, что они ей были чужды. Что касается ее литературных и художественных вкусов, то можно сказать, что она ждала меня для того, чтобы они у нее появились, ибо ее родители мало что в этом понимали. Итак, между нами царило полное согласие. Лишь много позже, слишком поздно, когда непоправимое уже свершилось, я смог понять, что же могло ее смутить.