Барбара Константин - Как Том искал Дом, и что было потом

Они довезли Джос до дома, и Мадлен захотела во что бы то ни стало показать им огород. Арчибальд пришел в бурный восторг от помидоров — в сущности, его собственных. Они с Одеттой очень понравились Мадлен, и она даже подарила им банку своего фирменного соуса. Арчибальд прочел на этикетке: «Томтомато», и его брови поползли вверх. Он передал банку Одетте, которая если и удивилась, то ничем себя не выдала. Прощаясь, Мадлен задержала их еще ненадолго и рассказала, как собирать семена.

— Разрезаете пополам спелые помидоры и оставляете их в миске на два-три дня. Потом снимаете белый налет и пропускаете кашицу через сито. Выбираете семечки и кладете их на тарелку сушиться. Вы поняли, месье Арчибальд?

— Да-да. Это очень интересно, большущий вам спасибо.

Когда они уехали, Мадлен сказала Джос, что манера Арчибальда говорить показалась ей очень занятной. Она в молодости тоже говорила с акцентом. Но тогда шла война, а она скрывалась. Ей пришлось здорово попотеть, чтобы избавиться от акцента. Ей помогал Андре, пастух. Она добавила, что в последнее время очень часто думает о нем. Даже ночью, во сне. Это верный знак, что скоро она его снова увидит…

Джос пожала плечами и, конечно, вскрикнула: «Ай!»

Мальчики вернулись из Италии.

— Вы бы себе животики надорвали, если б это видели. Потому что, когда Сэмми пытался говорить по-итальянски, я чуть от смеха не лопнул. «Уне кааафе э уне шоколато для эль бамбино…» А мне хвастался, что знает итальянский! Над ним все потешались, но, между прочим, всё понимали. И мы все ехали и ехали, ужас сколько километров, а какая там красота! Особенно деревни. А дома совсем другие, не как у нас. Крыши такие… в общем, не похожи на наши. А спали мы в двух гостиницах. Там в ванной лежат такие малюсенькие пузыречки с шампунем и с гелем для душа и мыло, тоже маленькое. Сэмми сказал, что это подарки клиентам. Я их с собой привез. Потом покажу, они хорошо пахнут. Да, и еще мы были в куче ресторанов. И каждый день ели разные макароны. Суперские, честное слово. Правда, Сэмми? Скажи им! А еще мороженое… Никогда такого вкусного не ел!

Том с горящими глазами рассказывал о трех днях, проведенных с отцом. Их первое совместное путешествие. Он был страшно рад увидеть Джос и Мадлен, особенно когда понял, что они поладили между собой. По-всякому могло быть. С Джос никогда не знаешь, чего ждать… Но она за последнее время очень изменилась. И не только внешне… И Мадлен выглядит лучше. Может быть, это значит, что ей необязательно скоро умирать. Может, она даже доживет до ста лет! Сто свечек на торте — это было бы круто.

Сэмми спросил Мадлен, не возражает ли она, если он освободит часть чердака и устроит там себе спальню. Джос обосновалась на первом этаже вместе с Томом. «Будь как дома, малыш», — ответила Мадлен, прикрыв рот ладонью, потому что опять куда-то задевала вставную челюсть.

Том решил не лезть к Сэмми со своей помощью. Он перехватил взгляд Джос. Она улыбнулась, но от смеха удержалась, потому что от смеха тянуло в швах. Все-таки еще немного рано.

Сэмми поднялся на чердак.

Включил радио и принялся за уборку. Повсюду громоздились стопки комиксов. О чем-то они ему напоминали. Но вот о чем? Что-то такое из детства… Ну да, конечно, отец прямо-таки обожал… Да нет, при чем здесь его отец? Ладно, сказал он себе, надо будет поинтересоваться у Мадлен, где она прежде жила.

А пока что он сложил комиксы в картонные коробки.

И тут зазвучала песня. Наверняка он и раньше слышал ее раз сто, но никогда не вникал в слова.

А сейчас, неизвестно почему, у него словно уши раскрылись.

Он выпрямился и слушал, не смея пошевелиться.

Едва дыша.

В песне говорилось о первой большой любви, которая плохо кончилась и заставила пережить тысячу смертей, а через долгое-долгое время возродилась из пепла, став еще сильней, еще прекрасней. Черт, да это же про него… Но главное — обо всем этом так рассказывалось, что пробирало до костей. Он прослушал песню от первого до последнего слова, весь покрытый гусиной кожей.

Такое с ним случилось впервые.

Когда затих последний аккорд, он сел. Мало-помалу его дыхание выровнялось. Если бы только ему чуть-чуть повезло… Нет, не так. Если бы у него был выбор, он хотел бы стать поэтом. Он писал бы стихи, от которых весь покрываешься гусиной кожей. И одно такое стихотворение он написал бы только для нее. Для той девчонки, с которой познакомился, когда ей было тринадцать лет. И она бы не устояла. Никто бы не устоял. И как знать, может быть, осталась бы с ним навсегда.