Мариам Юзефовская - В поисках Ханаан

Она проснулась вся в поту. Долго прислушивалась к дыханию Владаса. Внезапно подумала: «А ведь сон в руку». Прокралась в комнату Альгиса. Пристально, долго смотрела на сына. После этой ночи Октя была настороже. Искала и находила чуть ли не каждый день десятки подтверждений тому, что мальчика все дальше и дальше оттесняют от нее. Иногда застывала, точно в столбняке. «Да что же это? Как же так случилось?».

В эту зиму Владас особенно сблизился с сыном. Раньше то и дело окорачивал, отталкивал его: «Не мешай. Иди играй сам». А теперь чуть ли не каждый вечер они что-то строгали, пилили, о чем-то беседовали по-литовски. Октя чувствовала себя в семье будто отрезанный ломоть. Однажды ненароком услышала размеренный голос Владаса: «Литва на протяжении многих веков боролась с Россией за свою независимость. – Тихо прошелестела перевернутая страница, и снова его размеренный голос нанизывал слова, – русские насаждали свою культуру, свой язык. Муравьев-вешатель…». Октя почувствовала, как в ней закипает злоба на мужа. Хотелось подскочить к нему, оттолкнуть от Альгиса. «Разве он не знает, что единственный, кто у меня есть на всем белом свете, – это мой сын. Ведь и без того я всем чужая. Последнее отнимает». Но тут она расслышала робкий шепот Альгиса:

– Папа, я тебя хочу о чем-то спросить. Ты только не обижайся, ладно?

– Сакик литувишкай (говори по-литовски), – прервал его Владас. Он теперь с сыном говорил только политовски.

– Папа, ты зачем на русской женился? – Голос Альгиса дрожал. Октя замерла за дверью.

– Что ты, что ты, Альгюкай! – Растерянно пробормотал Владас. – Мама хорошая.

Октя сжала кулаки так крепко, что ногти вонзились в ладони. И тотчас от боли пришла в себя. С этого дня перешла жить в комнату сына. Никто ей ни слова не сказал. Владас словно бы не замечал ее исчезновения. Но однажды вечером, укладываясь спать, Альгис взял ее за руку: «Мама, ты иди в другую комнату. Мне здесь с тобой тесно. Я уже большой». Октя безропотно уступила. Вновь перебралась к Владасу на тахту. Умом понимала, что нужно смириться. Пыталась жить такой же слепой жизнью, какой жило большинство знакомых ей женщин. Ходила на неинтересную ей работу, покупала ненужные и никчемные вещи, вела пустые разговоры, готовила безвкусные обеды, спустя рукава вела постылое хозяйство. Бывали дни, месяцы, когда она забывалась в этой мелкой повседневной суете. А клубок лет тем временем все разматывался и разматывался. Иногда она со страхом думала: «Как быстро уходят годы». Владас по-прежнему тянулся к ней.

– Не жалеешь, что вышла за меня? – Словно шутя, спросил он однажды, целуя ее.

Октя, обычно быстро хмелевшая от близости, мгновенно отрезвела от этих слов.

– Разве у тебя плохой муж? – Натянуто усмехнулся Владас.

«Зачем он заставляет лгать?». Она молчала, стараясь подавить в себе внезапно вспыхнувшее раздражение. Владас рывком отвернулся от нее. «Что я наделала!» – Спохватилась Октя и виновато окликнула его: «Владас!». Он, не оборачиваясь, пробормотал, будто засыпая: «Уже поздно. Спи». Голос его был тихим, спокойным, точно между ними ничего не произошло.

Утром, будя ее, как обычно, шутливо крикнул из кухни: «Поне! Лабас ритас! Прашом вальгити! (Пани, доброе утро. Пожалуйте завтракать). Но когда встретились за столом, взгляд у него был хмурый, отчужденный. «Не думай, я ничего не забыл», – прочитала в нем Октя. Несколько недель кряду, казалось, не замечал ни ее смущенной улыбки, ни покаянного вида. Как было им же заведено, вставал раньше всех, готовил завтрак, отправлял Альгиса в школу, делал покупки, словно говоря всем своим видом: «Я исполняю свой долг». И от этого Окте было еще тяжелей. Со временем вся эта история вроде бы забылась. Но изредка, когда в его взгляде проскальзывала отстраненность, она зябко ежи-лась и виновато опускала глаза.

Когда Альгису минуло десять, Владас перевел его в литовскую школу в центре города. Октя пыталась было бороться. Пугала дальняя дорога, литовский язык. Но главное, в чем даже себе боялась признаться, – то, что смутно чувствовала во всей этой затее угрозу. Будто одним махом перерубались и без того тонкие нити, что связывали ее с сыном. Материнским чутьем она поняла, что и Альгис втайне боится перемены. Исподволь, шажок за шажком она протаптывала к нему тропку. Наконец, он сознался, что да, жаль прежних товарищей – и неизвестно, как все сложится на новом месте. Они сговаривались, обдумывая веские доводы против перехода. Но когда, наконец, выложили их Владасу, тот решительно расставил все на свои места.