Исаак Зингер - Враги, История любви

"Через сколько времени ты найдешь другого?", - спросил Герман.

"Я больше никогда никого не стану искать".

"Это правда?"

"Да, черт тебя возьми, святая правда". И поцелуй ее был долгим и страстным. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как под полом скребется мышь.

Маша обладала гибкостью акробатки. Она пробуждала в Германе желания и силы, о которых он и не подозревал. Каким-то мистическим образом она умела во время месячных останавливать кровотечение. Хотя ни Маша, ни Герман не были извращенцами, они бесконечно говорили друг с другом о ненормальных сексуальных отношениях. Испытывала бы она наслаждение, пытая нациста-убийцу? Спала бы она с женщинами, если бы все мужчины вдруг исчезли? Мог бы Герман превратиться в гомосексуалиста? Смог бы соединиться со зверем, если бы все люди на Земле умерли? Только тогда, когда у него начался роман с Машей, Герман осознал, почему соединение мужского и женского так важно в Каббале.

Иногда, когда на Германа находила охота сочинить новую метафизику или даже новую религию, он все основывал на притяжении между полами. В начале было сладострастие. Суть божественного, так же как и человеческого желание. Гравитация, свет, магнетизм, мысль - это, возможно, аспекты одного и того же универсального желания. Страдание, пустота, тьма - не более чем прерыв в космическом оргазме, интенсивность которого все возрастает...

5.

Сегодня Маша работала в кафетерии в утреннюю смену. Герман долго спал; было без четверти одиннадцать, когда он проснулся. Светило солнце, и в открытое окно он слышал пение птиц и громыхание грузовика. В соседней комнате Шифра Пуа читала еврейские газеты и глубоко вздыхала о страданиях евреев и о людской жестокости вообще. Герман пошел в ванную, побрился и искупался. Вся его одежда была в квартире на Кони Айленд, но здесь, в Бронксе, у него тоже было несколько рубашек, носовых платков и немного нижнего белья. Шифра Пуа постирала и погладила ему рубашку. Она вела себя с ним, как теща. Он еще не оделся, а она уже готовила ему омлет; специально для него она купила землянику. Герман чувствовал, что Шифра Пуа заботится о нем, но перспектива завтракать с ней приводила его в растерянность. Она настояла на том, что бы он вымыл руки в соответствии с ортодоксальным ритуалом - поливая их водой из глиняного кувшина. Поскольку Маши не было дома, она подала ему его шляпу, чтобы он надел ее, произнося во время мытья рук молитву, а потом и вторую, благословляющую стол.

Кивая и бормоча, она сидела напротив него за столом. Герман знал, что она думала: в лагерях и помыслить нельзя было о такой трапезе, как эта. Там люди рисковали жизнью за кусок хлеба, за картофелину. Когда Шифра Пуа брала в руки кусок хлеба, ей казалось, что она касается чего-то святого. Она осторожно откусила. Взгляд ее темных глаз был виноватый. Как она могла позволять себе радоваться Божьему дару, если так много богобоязненных евреев умерли от голода? Шифра Пуа утверждала часто, что Он оставил ее в живых за грехи ее. Она благословляла души благочестивых евреев, которых Бог забрал к себе.

"Ешь все, Герман. Оставлять нельзя".

"Спасибо. Отличный омлет".

"Как он может быть плохим? Свежие яйца, свежее масло. Америка - дай ей Бог долгих лет жизни - переполнена хорошими вещами. Будем надеяться, что нас не лишат всего этого за наши грехи. Подожди, я принесу кофе".

На кухне, наливая кофе, Шифра Пуа разбила чашку. Она постоянно била посуду. Маша ругала ее, и Шифра Пуа стыдилась своей неловкости. Зрение у нее было уже не такое хорошее. Раньше, заверила она Германа, она никогда ничего не била, но после лагерей она превратилась в комок обнаженных нервов. Только Бог в небесах знает, как она страдает, как мучают ее кошмары. Как можно жить, если все время вспоминаешь о том, что было? Вот как раз сейчас, стоя у плиты, она внутренним взором увидела молодую еврейскую девушку, которая голая балансировала на балке над навозной ямой. Вокруг стояли группы немцев, украинцев, литовцев, которые заключали между собой пари, как долго она там выстоит. Они выкрикивали оскорбления ей и ее народу. Полупьяные, они стояли там и глядели на нее до тех пор, пока эта восемнадцатилетняя красавица, эта дочь раввинов и почтенных евреев, не потеряла равновесия и не упала в навоз.

Шифра Пуа рассказывала Герману о сотнях подобных случаев. Именно это воспоминание послужило причиной того, что она разбила чашку Герман пошел на кухню, чтобы помочь ей собрать осколки, но она не разрешила ему. Он же мог Боже упаси! - порезать палец. Она подмела осколки и принесла ему кофе. У него часто возникало чувство, что все, чего она касалось, наполнялось святостью. Он пил свое кофе и ел кусок пирога, которой она испекла специально для него (ей самой врач прописал строгую диету). Он погрузился в мысли, которые думал много лет и которые были так близки ему, что их нельзя было выразить словами.