Борис Иванов - Сочинения. Том 1. Жатва жертв

Они останавливались — и Рухин слышал сквозь шум бегущей ленты транспортера фрагменты их ученых бесед. Если говорить в целом, то вполне простительны и небольшой пропуск в строке Вергилия из «Георгик» — охранник его почувствовал, ибо сбился с ритма [2] В русском переводе строка звучит так: «В век, как впервые стада свет начали пить свет, и железный род человеков…» В скобке заключен пропуск, допущенный ученым охранником. , и забавная аберрация в памяти одного из них: слова Рембо о поэзии он приписал другому французскому поэту Готье.

Свою собственную странность — память, которая без усилий со стороны юноши, удерживала тысячи строк поэтических и ученых, имена и даты, года изданий и даже обложки книг, даже их запах, и даже пометки на полях, эти благодарные — «Как верно!», ироническое — «Неужели!» и «NB» — ученых книжников, — эту свою способность Рухин не ценил. Вернее, перестал ценить после того, как Учитель стал настойчиво иронизировать над слабостью «Юного ученика» — так торжественно он называл Рухина, — уточнять высказанное другими.

«Поэтический факт, — говорил Учитель, — создается выразительностью. Его точность — это точность возвращения к незабываемым впечатлениям со счастливо подвернувшимися словами. И тогда я ничего не хочу знать, что находится за стихотворной строкой. „Выхожу один я на дорогу, предо мной кремнистый путь блестит…“, не правда ли, Юрий, все забыто, — и, разумеется, то, что наговорят ученые мужи. Так и вы, Юный ученик, умейте забывать числа Поликлета и разумного друга поэтов Эйхенбаума».

Драгоценные уроки!…Или вот этот. Учитель протянул юноше руку, но как бы спохватился: «Юрий! Интеллигентный человек, протягивая руку, уравновешивает ее, чуть-чуть откидывая назад голову. Неинтеллигентный человек тянется за рукой весь, тело его складывается в пояснице — на этом шарнире рабов…» Рухин научился откидывать назад голову.

Слушая новые фрагменты бесед охранников, Рухин поражался быстрым переменам в их речах. Поэзия и поэты в их рассуждениях раздвоились. Хорошие стихи произносились, но речи о поэтах кишели суровыми интонациями. Они знали прегрешения и слабости каждого из них и считали их непростительными, во всяком случае, они не отказывались, не имея этих пороков, от своего превосходства над ними.. Юрию чудилось, что, помимо их двоих, где-то рядом присутствует кто-то третий, которому они самозабвенно мстили, и пот покрывал их бледные лбы.

Речи охранников о поэзии лишали его последней доли выдержки. Они проникли в сны Рухина мучительными кошмарами — экзаменационными допросами. Оказывалось, что все, что он отвечал суровым охранникам, было неверным, давно устарело, кем-то намеренно искажено, а он сам заслуженно отбывает наказание на родине Шиллера и Гёте и некоего Вернера.

Из жителей барака лишь он испытывал такого рода страдания. Это была вторая причина, неминуемо приближавшая его отправку в корпус «Z». «Ах, Олег Михайлович, — молился юноша, — вы могли бы меня спасти одним словом!»

Рухин бежал после вечерней разгрузки. Он проскользнул на открытую платформу вагона, лег на пол — на тонкую пыль с еще не улетучившимися запахами жизни земли: грибным и кислотным. Громыхнули вагоны, и поезд всю ночь без остановки шел под осенним звездным небом.

Тени городов и клочья паровозных дымов встречных поездов задевали беглеца, взволнованного свободой. На спине лежа, он видел, как враждебные этой стране караваны самолетов прокладывали световую долину, оставляя за собой медленно опускающиеся ослепительно голубые шары, а на земле невидимые механизмы прессовали залпы, закидывали за шары разноцветные нити траекторий снарядов и пуль. Поезд миновал города, видом и запахом напоминающие в тысячи раз увеличенную сковородку с обгоревшим на ней мясом. Темные пространства с погашенными огнями казались то сиротливо покинутыми, то черной шерстью притаившегося хищника.

На рассвете поезд остановился на небольшой станции. Когда возле вагона послышались голоса железнодорожников, Рухин перевалил борт платформы и зашагал от путей в сторону. Потом, когда его заметили, побежал, пересек поле, кое-где перепаханное под зябь, потом перелесок с глубокими выемками песка. Каждая складка ландшафта входила в его тело — сердце то бешено колотилось, то замирало, когда, расставив руки, чтобы не потерять равновесие, в своих бахилах, смастыренных из ремней старых трансмиссий, бежал под уклон.

Беглеца настигли собаками часа через полтора. Рухин не пошевелился, когда сквозь поникший от холодов боярышник просунулась морда овчарки. Собака залилась лаем — появилась еще одна. Не спуская с него глаз, легли напротив. К тому времени, когда появились мужчины в высоких сапогах и гражданских пальто, подпоясанных ремнями, Юрий к собакам успел привыкнуть.