Борис Иванов - Сочинения. Том 1. Жатва жертв

— Отто, среди погибших у вас, наверное, были приятели?

Нет, у него не было среди них приятелей. Наверно, каждого из погибших он встречал, и не раз, и разговаривал о какой-нибудь чепухе. Каких-то лиц сейчас он больше не встречает — похоже, тех, которые погибли в ту ночь… Нет, он не может сказать, справедливо или несправедливо коменданта гарнизона разжаловали и послали на фронт. Он знает только то, что люди, которые что-то пережили, меняются. Для того и присылают новых людей, чтобы все продолжалось по-прежнему. Он видел солдат, которые прибыли заменить расстрелянных партизанами в снегах. Они точь-в-точь похожи на тех, кого отправили на вылазку в партизанский район. И новый комендант, и новые солдаты говорят: «Мы им отомстим!» Об этом говорили и до них. Но месть не воскрешает мертвых.

Отто высказывал свои мысли чуть ли не всю дорогу. «Бедный Отто, — подумал инженер, — я и не знал, что он может быть таким многословным». Комендант Гарднер в этой самой машине говорил, что каждый должен заниматься своим делом, свои мысли оставляя при себе. Но как считать Гарднера правым? Если его самого разжаловали. Прав только фюрер, но разве фюрер разжаловал коменданта? Тот, кто высказывает правильные мысли, не всегда справляется со своим делом. Инженер произнес громко, чтобы Отто расслышал его сквозь шум мотора:

— Дорогой Отто, все мы части одной машины, и, чтобы все шло хорошо, каждый из нас должен старательно заниматься своим делом.

Курц покивал, продолжая смотреть на дорогу, и замолчал. Но про себя продолжил: «И партизаны, господин инженер, будут заниматься своим делом, и гестапо будет заниматься своим делом, и англичане будут сбрасывать бомбы на наши дома. Вы, господин инженер, настоящий кретин. Вы еще не поняли, что выход как раз в том, чтобы не заниматься своим делом. Я не уважаю вас и парней из Силезии, которые прибыли, чтобы занять место похороненных на Опочецком кладбище. Я не уважаю и себя за то, что вожу господ офицеров, которые стараются выслужиться за счет других дураков».

Из рассказов Ольги Захаровой:

«Однажды встречаю на улице своего дядьку — Осипа. На нем полушубок новый и бурки. На плече винтовка висит. Вид прямо геройский. После того случая, когда мне пришлось этого кобеля двинуть, он меня игнорировал. Идет, будто меня не заметил. А я: „Куда же это вы, дядя, снарядились?“ А он: „Попугать ворон, племянница“. А я: „На воронов собрались, не нарвитесь на соколов“.

А получилось с ним так: его ранило, глаз лишился. Уполз в кусты. Захоронился и, может быть, так и спасся бы — ведь ночь была. Да голос подал. Наши парни проходили, а он подумал, шаги своих полицаев слышит. Помощи попросил. Выволокли его на дорогу. Я-то там была. Говорю: „Дядька Осип Иваныч, ну как, попугал воронов?“ Он голос мой узнал: „Чуял я, что змею из своих рук выпустил!“ И ругался, и плевался, пока не добили».

Одновременно с прибытием в Опочку нового коменданта в городке разместилось подразделение гестапо, руководитель которого через несколько дней докладывал своему шефу: «После проведенного обследования обстоятельств гибели 21 января с.г. специальной команды гарнизона в районе дер. Кисино я пришел к убеждению, что коммунистические партизаны располагали полной информацией о готовящейся операции. Своим долгом считаю прежде всего установить тех ответственных лиц, которые сознательно или по преступному легкомыслию разглашают планы действий местной комендатуры».

«Роза» — капитану М.

«Дорогой товарищ М. Я счастлива, что вы оказали мне доверие, которое я еще ничем не заслужила. Я не знаю, как считать наших врагов, они все время ходят из казармы в столовую, из столовой по разным местам. Попросите кого-нибудь объяснить мне, что такое „калибр“ и как мерить дула пушек. Я записала, как вы просили, номера машин, ездящих по Опочке. Они все время одинаковые. Должна ли я их и дальше переписывать — не знаю. О настроениях местного населения я могла бы много написать, кто что высказывает. Но матерное записывать не буду. Получится, как в песне: „в каждой строчке только точки…“

С комсомольским приветом „Роза“.»

От родителей Эриха Герца пришла телеграмма: они хотели бы похоронить сына в Баварии, где расположено их поместье.

В захолустном российском городке в пасмурный вечер, когда не видно границы между снежной равниной и белесым небом, кажется, нет и границы между былью и небылью, болью и здоровьем, добром и злом, нападает на человека оторопь, ему все едино, какие сообщения бегут по телеграфным проводам, идет ли война или давно стоит за порогом всеобщая смерть.