Анна Коркеакиви - Нежданный гость

Клэр поправила шарф, взяла корзинку поудобнее и пошла к калитке. Каждое утро ей удавалось прогнать воспоминания о Найле, хотя каждую ночь снилось, что его цепкие руки, словно два призрака, сжимают ее в объятиях. Сейчас, радуясь летнему ветерку, она усилием воли прогнала все мысли о нем и почувствовала себя просто хорошо одетой дамой средних лет, у которой крепкий брак и два почти взрослых сына с завидным здоровьем. Сегодня она не позволит мыслям о Найле украдкой вернуться к ней. Сегодня ей нужно быть свободной.

Клэр кивнула консьержке, которая беседовала с другой консьержкой у калитки; обе стояли, вооруженные метлами, словно солдаты средневековой армии, готовые ринуться в бой. Увидев Клэр, замолчали, но их молчание ее не задело. «Во всяком случае, сплетничают не о нас», — подумала она. Повода нет. Знают, конечно, что она американка. Но, кроме этого, ни о ней, ни о членах ее семьи ничего плохого не скажешь: дети ведут себя вполне прилично, по крайней мере на публике; глава семьи ночует дома; она делает покупки там, где положено, и покупает всего в меру. Тот, кто жил в квартире до них, слишком любил выпить, даже по дипломатическим меркам. Более того, его жена, несмотря на свои сорок с небольшим, носила на себе лишних двадцать пять килограммов и, следуя привычкам мелкой земельной аристократии, натягивала галоши, если шел дождь, что в Париже случается регулярно. На фоне этих прегрешений американское гражданство выглядит вполне простительно.

Как обычно днем, на улице Варенн, занятой правительственными зданиями и всякими резиденциями, почти не было прохожих, только полицейские, охраняющие все эти дома, парами располагались вдоль улицы, словно кусочки масла на хлебных тарелках, расставленных вдоль стола на официальном приеме. В самом роскошном доме, под номером пятьдесят семь, живет премьер-министр Франции; дома от сорок седьмого до пятьдесят первого занимает посольство Италии. Французское Министерство сельского хозяйства и секретариат французского правительства располагаются в домах семьдесят восемь — восемьдесят и шестьдесят девять соответственно. Остальные улицы седьмого арондисмана вечно кишат туристами, которых притягивают Эйфелева башня и Дворец инвалидов, но на улице Варенн, где жила Клэр, туристы встречались лишь в самом начале, у Музея Родена, — бродили взад и вперед по узкой мостовой перед ним с типичным для праздношатающихся ошарашенным видом и возвращались к действительности лишь после предупредительного гудка такси или лимузина; редко кто добирался до находившейся в двух шагах калитки дома, где располагалось посольство Великобритании.

От резиденции вела длинная прямая улица, вымощенная булыжником. По обеим сторонам непрерывной чередой возвышались строгие серые и бежевые фасады. Эдвард как-то заметил, что Клэр прекрасно вписывается в это окружение, и из его уст фраза прозвучала как комплимент. Клэр действительно производила впечатление чего-то светлого, гладкого, бежевого, как морской камешек, который подбирают на берегу, кладут в карман, а потом перекатывают в ладони, размышляя о смысле жизни — или о том, где бы поужинать. Она понимала это и даже специально работала над собственным образом, если вообще что-нибудь делала с ним специально: ее формирование скорее напоминало постепенное удаление всего лишнего и ненужного, и с годами она все острее ощущала это — каждый год, словно огромная волна, смывал с нее очередной слой. Но в душе она все более противилась этому ощущению. Слова Эдварда глубоко ранили ее и навсегда остались в памяти.

Однако сейчас она оглядывала улицу не для того, чтобы оценить справедливость слов Эдварда или проверить, не болтается ли кто-нибудь неподалеку без дела, как рекомендовало руководство по безопасности, присланное из Министерства иностранных дел и дел Содружества, а потому, что ей хотелось впитать побольше солнечного света, который вселял в нее веру и радость жизни. Она отбросила все сомнения и отогнала все неприятные мысли. Думала только о цветах, о сыре, о молодой эльзасской спарже, которые ей предстояло купить. От других дипломатических жен она знала, что в районе Марэ есть крытый рынок, куда привозят свежие продукты со всей Франции, но ее отталкивало название — Marché des Enfants Rouges («Рынок красных детей»), которое вызывало у нее ассоциацию с огромной клеткой, наполненной детьми красного цвета, словно их крохотные тельца окунули в кровь. Поэтому за почти четыре года, что они живут в Париже, и за три года, что они прожили здесь в девяностых, она там почти не бывала. Сейчас она надеялась найти спаржу в продовольственном отделе универмага «Бон марше» и там же купить овсяное печенье и ирландский сыр, который хотела подать к столу как тонкий намек на ее ирландское происхождение и подтверждение заинтересованности Эдварда в Ирландии.