Эльза Триоле - Великое никогда

— Время будет бессильно перед памятником, который мы воздвигнем Режису! Вместе с моим инженером мы подберем какой-нибудь нетленный и чувствительный сплав!

Мадлена открыла окно, пробитое почему-то в потолке — в этом бывшем барском особняке, превратившемся в фабричку, трудно было понять, что к чему, — и снова уселась на табуретку.

— Время, вечно время… Режис говорил: „Видит бог, время не существует, а существует лишь смена событий — природных, физических, социальных, — и, однако, мы взываем ко времени и молим его остановить бег свой…“

Фредерик задумчиво сосал кончик уса:

— Что же тогда, по его мнению, должен был сказать поэт: „Ход событий, остановись…“? Так, что ли?

— По-моему, Режису не следовало начинать каждую свою фразу словами „видит бог…“ Вот именно видит бог, он знал, что никто не понимает иронии…

— Пожалуй… Давай время от времени думать о чем-нибудь другом, ладно, Мадлена?

Мадлена подвинула к нему литературную газету, заголовок одной статьи был жирно подчеркнут синим карандашом: „Видит бог“, по Режису Лаланду, и необратимость явлений».

Фредерик рассеянно пробежал статью… Цитаты из Лаланда:

«…может быть необратимо. Но может быть повторено в иных условиях. Повторено, заменено. Так, скажем, как в серийном производстве…

…Для нас, привыкших к грубости наших чувств и концепций, этого должно быть достаточно. Достаточно для того, чтобы Мадлена утешилась, когда я принес заказанную мною брошь, точную копию потерянной ее любимой и, как она уверяла, уникальной броши, — в данном случае потеря не была необратима».

Мадлена откинулась, вытянулась… Казалось, она отдыхает именно в этой неудобной позе. Так потягивается человек после сна…

— Ладно, — сказала она, — можешь дальше не читать. Мадам Рашель принесла мне перепечатанную рукопись: «Людовик II — шахматный король». Мне недостает кое-каких сведений о путешествии Режиса по Баварии. Я собрала все книги, которыми он пользовался… Людовик II родился в тысяча восемьсот сорок пятом году и умер в тысяча восемьсот восемьдесят шестом, о нем написано достаточно много… Я отыскала книгу Барреса с пометками Режиса на полях; надо тебе сказать, что Людовик II любил Елизавету Австрийскую, а потому Режис интересовался тоже и ею… Давай посетим замки Людовика II в Баварии, а?

— Когда? Сейчас?

— Нет, летом. Если ты, конечно, хочешь.

— В Баварию?

Фредерик сосал свою трубку. Не видно было, чтобы ему улыбалась перспектива осматривать баварские замки.

— Хорошо, — сказала Мадлена, — у нас еще есть время подумать… Пойдем, я покажу тебе новое упражнение.

Они прошли через мастерскую в пристройку позади дома; здесь в огромной пустой комнате висели кольца и трапеции. Мадлена влезла по канату, подвешенному к потолку, подтянула к себе трапецию, и представление началось…

— Мадлена, — взмолился Фредерик, — я от страха весь вспотел! Хватит…

Мадлена соскользнула по канату на пол.

— Сделала успехи, а?

— С такими успехами рано или поздно ты разобьешься вдребезги о цементный пол.

Они вернулись на кухню.

— Я сейчас принесу тебе Барреса… Только приму душ…

Фредерик слушал, как напевает Мадлена под струей воды, сосал трубку и перелистывал «Amori et Dolori Sacrum» [12] «Священнодействие любви и скорби» (лат.). .

«…Каждый художник вносит в свое творчество нечто загадочное, странную или жестокую нотку, якобы чуждую природе, которая неизбежно пролагает в нашей душе широкие просеки. Если бы я рассматривал жизнь Елизаветы Баварской как документ, как отправную точку художественного вымысла, я с жадностью ухватился бы в качестве бродила моего труда за описание зрелища, которым императрица попотчевала юного Христоманоса, приглашенного ею в Шенбрунн. Он увидел канаты, гимнастические снаряды и трапеции, прикрепленные к двери императорского салона: ее величество как раз „занимались на кольцах“. На ней было черное шелковое платье с длинным шлейфом, отделанное черными же великолепными страусовыми перьями. Никогда еще юноша не видел государыни в таком пышном одеянии. Повиснув на канате, она, некое промежуточное существо между змеей и птицей, делала умопомрачительные фигуры. Чтобы сойти на пол, она перепрыгнула через канат, натянутый довольно высоко.

— Канат, — пояснила она, — натянут здесь, чтобы я не разучилась прыгать. Мой отец был великий ловец перед господом богом, и он хотел, чтобы мы прыгали, как серны.

Потом она попросила меня продолжить чтение Одиссея».