Эльза Триоле - Великое никогда

Слышно было, как в кухне возится крестная. Мадлена окликнула ее, крестная вошла, неся на подносе завтрак, уже совсем готовая отправиться в клинику. «Ты не спала… я это чувствовала… Думала, что хоть к утру заснешь… Ухожу, а то опоздаю!»

Мадлене хотелось есть, и не было на свете ничего вкуснее, чем кофе крестной, чем ее апельсиновое варенье, ничуть не похожее на покупное. Крестная с минуту смотрела, как Мадлена завтракает: «Оставайся сегодня ночевать, а? Мне хотелось бы с тобой поговорить».

Вечером она сказала:

— Почему бы тебе не выйти замуж, Мадлена?

— За кого?

— Да неважно за кого.

— Ого! Очевидно, есть кто-нибудь на примете?

— Никого нет. Но у тебя уйма знакомых.

— Крестная, что-то это на тебя непохоже!

— Да на тебя также.

— То есть?

— Что ты живешь одна.

— Вовсе я живу не одна.

— Ага! Скрываешь, значит. Кто он?

— Режис.

Слезы выступили на глазах крестной, поползли по щекам.

— Да ты понимаешь ли, что говоришь?

Мадлена молчала: пыталась понять, понимает ли она, что говорит.

— Да что тут понимать? — наконец произнесла она. — Что?

— Жить с человеком, которого уже нет…

— Не преувеличивай, пожалуйста.

— Как так? Разве он существует?

— Больше, чем при жизни. Если бы он не существовал, о нем бы столько не думали. Теперь он всюду. Возможно, в эту самую минуту тысячи людей на белом свете следят за ходом его мысли или спорят о ней.

— И тебе потребовались все эти люди, чтобы заметить существование Режиса?

— Когда Режис был жив, он отвлекал меня от Режиса. Теперь его нет, и ничто меня не отвлекает.

— Откуда у тебя эта душевная черствость, дочка?

Мадлена не ответила. Все равно она ничего бы не смогла объяснить. Оба раза, когда она любила, в чувстве ее было нечто космическое, она любила не просто Режиса, не просто Бернара, нет, они вписывались в некий мир, были его центром; из этого центра расходились волны красок, звуков, форм, они формировали, преображали чувства, пейзажи, вещи. Режис, рука Режиса, голос Режиса, особое движение плечей, манера надевать пальто, его словечки, его взгляд, его окурок — во все это она была влюблена, влюблена до безумия, подчинена каждой детали этих звуков, красок, слов, от которых зависело то, что она сама услышит, увидит, познает мир и жизнь. Потом в один прекрасный день она обнаруживала рядом с собой человека без грима, без огней рампы, со всеми дефектами кожи, с самыми обычными словами, и приходилось как можно быстрее выбрасывать окурки, потому что от них противно пахло.

Теперь, когда он умер… Ее не отвлекали окурки; она возобновила диалог с того самого места, на котором прервала его, когда явился лишившийся ореола образ Режиса и прогнал ее любовь. Она что-то говорила, а Режис отвечал написанными страницами. Это была волнующая и странная игра.

Я не собиралась писать историю одного человека… Мне известна его судьба, она мне привиделась, я ее придумала, и я знаю ее так хорошо, что писать о ней мне скучно, да и незачем. Свести роман к жизни одного человека… И вот я все-таки веду о ней рассказ и стараюсь найти себе оправдание: я знаю, что представляет собой этот человек, я сама выдумала и его и его биографию; единственно, что меня интересует, — это сведения, которые идут не из первоисточника, а из вторых рук. Стычка с ложными образами, которые лишают человека его подлинного облика и, воспользовавшись смертью, подменяют его другим. Если мой герой был атеистом и если скажут: зря он им был… — можно поспорить об атеизме. Но если скажут: никогда он не был атеистом, — то и спорить не о чем. Так пишется История. А ведь есть люди и идеи, за которые нельзя не драться, если ты во что-то веришь.

Но Режис не был выдумкой Мадлены, она сама была не слишком уверена, что понимает его правильно. Ее брало сомнение… Не по поводу его манеры писать Историю, обходиться без бога или смеяться, а по поводу того человека, каким был Режис. Оказывается, она знала не все его фокусы и шутки. И вот старина Жан рассказал ей об одной из этих шуточек… Казалось, все уже сказано, однако Режис продолжал преподносить ей сюрпризы и после смерти.

Жизнь полностью трагична, но она не только трагична. На свете существуют не одни лишь безногие, слепцы, чахоточные, прохвосты, похитители детей, вдовы, сироты… Любопытно было бы вычислить, какой процент составляют эти по-разном> нестандартные существа по отношению к обычной толпе наших цивилизованных стран? Я имею в виду обыкновенных людей, которые ходят на футбольные матчи, заполняют вагоны метро, собирают первого мая ландыши, целуются на скамейках бульваров… Огромное большинство людей не нуждается в ортопедической обуви, не скрывается от жандармов, не валяется под забором, оглушенные бедами и алкоголем… Трагедия, спора нет, но иной раз нам показывают пьесу, вызывающую дружный смех. Человек не живет постоянно под знаком смерти, и временами жизнь бывает вполне сносной. Чаще всего мы об этом не думаем.