Софрон Данилов: Тоскин

— Не осуди. Больше угостить нечем. Повар я никудышный, да и не охота для одного себя готовить. Готовишь, ешь, пьёшь, моешь посуду… потом снова готовь, ешь, пей — тоска смертная. Позапрошлой ночью с рыбаками невод ставил, попалось немало карасей. А я свою долю отдал старушке соседке, не хотелось возиться, чистить их.

— Не прибедняйся. На столе всего достаточно.

Ели молча.

Только сейчас Трофим разглядел, как изменился, постарел Тоскин. Ел он мало, положил на свою тарелку маленький кусочек мяса, да и то лишь едва к нему притронулся. Опустив голову, он осторожно потягивал губами горячий чёрный чай без молока. Посидев так некоторое время, он наконец вспомнил о бутылке:

— Ну, выпьем, что ли, за встречу?

Хозяин достал из серванта две рюмки. Одну, наполнив, поставил перед Оготоевым. Хотел было наполнить и вторую рюмку, но передумал и принёс с кухни тонкий стеклянный стакан.

Оготоев раздумывал, что бы сказать — ничего подходящего не приходило в голову.

— Давай… — сказал Тоскин. И осушил в один дых стакан. Приходя в себя, потянулся за куском хлеба и подвинул бутылку поближе к гостю.

— Если хочешь, сам себе наливай. Я всё — кончил. С рыбаками выпил, голова до сих пор трещит. Раньше не знал, как напиваются, как болеют с похмелья.

— И мне незачем пить, да ещё одному…

Оготоев уже согрелся, снял пиджак, повесил его на спинку стула. Помешивая в стакане остывший чай, он повернулся к хозяину, всем своим видом говоря: «Ну, я готов. Слушаю».

А Тоскин, не обращая внимания на гостя, сидел задумавшись.

Оготоев, пытаясь отвлечь Тоскина от грустных мыслей, с шумом помешивал ложкой в стакане. Хозяин и на это не обратил никакого внимания.

Некоторое время сидели молча.

— Вот так… — тяжело вздохнул Тоскин.

— А что «вот так»?

— Всё.

— А что «всё»? Сижу вот и ничего не понимаю.

— Да и не поймёшь, наверно.

Тоскина заблестели глаза, он подпёр ладонью подбородок и заговорил, зло улыбаясь:

— До поры до времени я и сам не понимал. Ты спросил, почему ушла Даша? Может быть, я резко тебе ответил: думал, что ты уже обо всём знаешь. Извини…

— Ну, что ты… — Оготоев махнул рукой.

— Правильно спрашиваешь. Семья не может развалиться без причины. Должна быть причина: ревность, ссоры или ещё что. Так вот, у нас не было ни ревности, ни ссор. За нашу немалую совместную жизнь я ни разу пальцем Дашу не тронул. И никто не назовёт меня пьяницей. Трофим Васильевич, ты ей вроде старшего брата, так скажи мне, почему ушла Даша от меня? Бросив отца своих детей, покинув родной очаг, почему одним махом перечеркнула пятнадцать лет семейной жизни?

— Не понимаю, Кирик…

— Что я — распутный мужик или хулиган, чтоб жена вот так бросила и ушла?

— А ты успокойся, Кирик. Чего ты кричишь на меня, как будто я тебя бросил?

— Не кричу на тебя, спрашиваю.

— А ты лучше себя спроси. Если ты сам не разобрался, откуда мне знать?

— Я знаю! Я-то знаю! Сразу не разобрался, а теперь-то прекрасно знаю.

Тоскин большими глотками допил чай и, закусив губу, сидел мрачный.

Оготоеву хотелось поскорей закончить этот тяжёлый разговор, и он спросил дружелюбно:

— Ну, тогда скажи — почему?

Тоскин глянул на него в упор:

— С жиру бесится! Вот и ушла.

Оготоев усмехнулся:

— Неужели?

— Не смейся! — Тоскин не дал ему договорить. — Хотя, какое тебе дело до чужих дел?!

— Ну зачем ты так? Обидно мне, что у вас разбилась семья.

Хозяин и хоносо Хоносо — гость, остающийся на ночлег. умолкли. Оготоев отодвинул от себя тарелку. Он хотел было встать из-за стола, но почувствовал, что хозяин ещё что-то хочет сказать. «Эх, Кирик, Кирик, — подумал он с горечью. — Чего-то ты недоговариваешь… Не могла Даша так, ни с того ни с сего, уйти».

— Налить тебе горячего чаю, Трофим? — спросил устало Тоскин.

— Нет, спасибо.

— Не веришь, наверно, мне? Раньше и самому в голову не приходило, что муж и жена могут развестись из-за того, что «с жиру бесятся». Чего греха таить, когда впервые заметил, что Даша стала какой-то раздражительной, колкости говорит и даже сторонится меня, начал подозревать её… Не зря говорят: «Кто потерял, а кричит: украли, сто раз грешен». В голове озлобленного человека и мысли гадкие, злые. А всё было не так. Даша замкнулась в себе. Какой уж друг сердечный, даже в кино ходила редко, всё на работе да дома.

— Я-то думал, нет семьи дружнее, чем Тоскины, — Оготоев даже поморщился от досады. — Так из-за чего же вы ссориться стали?