Шарлотта Бронте - Найденыш

— Значит, молодой человек, вы говорите, что приехали из Англии?

— Да, сэр, — был короткий ответ.

— Нечего так морщить свой маленький носик. Небось считаете, что обедать со мной — ниже вашего достоинства, э?

— Уверяю вас, сэр, я вообще об этом не думал.

— Ах, не думали! Сомневаюсь. Но, доложу я вам, любой дворянин в Стеклянном городе, не говоря уж об английском школяре, должен почитать за большую честь такое одолжение со стороны члена преславной «Дюжины».

— Так вы — тот самый Храбрун, который увенчал себя неувядаемыми лаврами, сражаясь в рядах отважных воителей?

— Верно, я тот самый отчаянный рубака, о котором вы говорите. Теперь я отложил саблю и воюю только с бутылками в погребе.

— Стали из героя трактирщиком? Какая перемена!

— Ну, в нашем непостоянном мире случаются перемены и покруче. К тому же я, еще будучи простым солдатом, мечтал о собственной уютной харчевенке. Я всегда был не дурак выпить. — Он приложился к стакану. — Мне ли горевать, что на старости лет у меня свой кабачок и нет отбоя от посетителей.

Сидни кивнул, и старый вояка продолжил:

— А теперь скажите, приятель, что привело вас в такую даль?

— Желание видеть мир.

— Само собой. И может быть, желание занять в нем местечко повыше. А? Угадал?

— Не отрицаю, сэр. Людям свойственно честолюбие, и тот, кто начисто его лишен, либо выше, либо ниже человека.

— Вы говорите, как оракул, а маркиз, как я вижу, уже прибрал вас к рукам, так что не сомневаюсь — вы далеко пойдете.

— Сэр, а этот маркиз Доуро — не сын ли его светлости герцога Веллингтона?

— Он самый.

— Насколько можно судить по внешности, ему от силы лет восемнадцать-девятнадцать?

— Девятнадцать, я думаю.

— И как человек в столь младых летах может обладать такой властью, какой он, судя по всему, пользуется?

— Слышу голос безбородого юнца! Разве тот, кто превосходит других талантами, не добивается наибольшего признания?

— Добивается, конечно, но таланты маркиза просто не имели времени достичь полного расцвета.

— Они и не достигли. Однако того, что видно уже сейчас, вполне довольно, чтобы все поняли: не рождался еще человек, в большей степени отмеченный печатью гения.

— Поразительно, что вдобавок к редкостному уму, а также всем преимуществам крупного состояния, высокого титула, манер и знатного рождения, Природа одарила его таким безупречным изяществом, такой правильностью и красотой черт. Вы не находите, что он в высшей степени хорош собой?

— Да, малый он хоть куда, посильнее и покрепче большей части вашего брата молодого дворянина, да и боксер изрядный. Но что это, я смотрю, вы не притронулись к своему бокалу? Надо промочить горло, иначе какой толк сидеть и болтать. Итак, за маркиза! До дна!

Сидни охотно присоединился к тосту, затем возобновил расспросы.

— А герцогиня, его матушка, жива?

— Умерла два года назад. И как же долго и горько скорбели о ней дети и муж, ибо свет еще не видывал королевы, супруги, матери и женщины лучше!

— У маркиза есть сестры?

— Нет, только один малолетний братец.

— Они схожи нравом и обликом?

— Ничуть. Лорд Чарлз — лживый, назойливый, отвратительный маленький уродец, которому нравится чернить всех благородных людей и водить дружбу со всеми низкими и подлыми.

— И впрямь удивительно, что братья столь различны. Однако я еще не спросил вас о нраве маркиза, добрый он или напротив?

— Хм. Трудно сказать. Думаю, серединка на половинку. С теми, кого любит, он ангел, а с теми, кого ненавидит — сущий Люцифер.

— Так я и полагал. По его темным глазам видно, что порою они способны метать молнии.

— Вы бы ничуть в этом не сомневались, случись вам, как мне, видеть его в приступе гнева, когда он хмурится и темнеет лицом — ни дать ни взять грозовая туча.

— Кажется, вы сказали, что у него нет сестер?

— Сказал.

— А что за молодая дама живет во дворце Ватерлоо?

— Вот уж не знаю. Меня молодые дамы нисколько не занимают. Наверное, это его жена.

— Жена?! Так он женат?

— Да.

После этого краткого ответа воцарилась долгая тишина. Храбрун раз или два пытался возобновить беседу, но Сидни утратил всякое желание разговаривать. Он совершенно пал духом, так что достойный хозяин, просидев полчаса в молчании, пожелал ему доброй ночи и удалился.

Сидни еще долго сидел, погруженный в глубокие раздумья, но наконец, когда башенные часы пробили одиннадцать, встал, прошептал сквозь зубы: «Ну и глупец же я!» — схватил свечу и ушел спать.