Сирил Массаротто - Маленькая ложь Бога

— Ах, ну ты меня успокоил! А то я боялся, что, уйдя отсюда, брошу ее на произвол судьбы!

— Наоборот! Ты оставишь ей самое прекрасное наследство, какое только может быть.

— Надеюсь, что это не касается внешности, а то мне тяжело представить себе бедняжку Ивуар стареющей, да еще с моей физиономией!

— Нет, не беспокойся, я не наложу такого проклятия на бедную девочку…

— Ну ладно, мне сразу полегчало. И я готов слушать твои объяснения насчет Второй Власти!

— Ну уж! Не многовато ли для одного раза?

— Ты же обещал!

— Я сказал, что сделаю это сегодня, и сдержу слово. Но позже.

— И упрашивать тебя ни к чему?

— Абсолютно ни к чему.

— Ладно, тогда пока.

Сегодня не только день, когда я должен услышать объяснения по поводу Второй Власти. Сегодня — прощание.

Со мной.

Чувствую, что особого веселья мне это не сулит. Не знаю, стоит ли мне спускаться, чтобы посмотреть на себя. Я вообще не люблю смотреть на покойников, они обычно совсем не похожи на себя живых. Так и вижу, как я лежу навытяжку на кровати, вокруг свечи, все как надо, я подгримирован, одет — надеюсь, они выберут для этого случая мой темно-серый костюм и галстук подберут в тон. Костюм шикарный, ни разу не надеванный, впрочем, я его и покупал для похорон.

Только не своих, конечно.

Что же мне делать? Знаю, что не надо, но все же так и подмывает посмотреть… Ладно, решено, загляну к себе домой, ненадолго, всего на несколько минут! Посмотрю, что там делается, удостоверюсь, что Лео в порядке, заодно взгляну, кто придет проститься, так, чисто из любопытства… Но чего я точно не буду делать, так это смотреть на собственный труп! Да, правильно, очень хорошо — на труп не смотреть! Разве что одним глазком — проверить насчет костюма.

Когда речь идет о смерти, обычно говорят, что труднее всего тем, кто остается, но, как выяснилось, тому, кто умер, тоже тяжело.

Очень тяжело.

Все время, что я провел внизу, я проплакал. Я до сих пор совершенно потрясен и даже отошел от берега, чтобы, прислонившись к большому дереву, попытаться успокоиться и прийти в себя после всего этого.

Надо сказать, что церемония продлилась дольше, чем было запланировано. Странно, в таких обстоятельствах время бежит быстро. Потому что прощание с умершим — это постоянно возобновляющееся горе: приходит новый человек — родственник, друг, знакомый, которого вы за долгие годы уже почти забыли, и вот он начинает плакать, и вы плачете вместе с ним, как в первый раз. Лео реагировал точно так же, как и я: каждый раз вновь прибывший пробуждал своей болью его уже чуть было утихшую боль.

С ума сойти: я целый день оплакивал сам себя, сочувствуя чужому горю. Как будто мое мертвое тело принадлежало не мне, а кому-то другому — другу, члену семьи. Кому-то, кого я любил.

Я заметил еще одну удивительную вещь: люди оплакивают вас именно так, как они вас любили. У каждого горе проявляется по-своему, и связано это не только с тем, кем вы были для этого человека при жизни, но и с тем, кем был он, когда любил вас.

Наблюдая за потоками проливаемых по мне слез, я отметил несколько различных видов горя.

Прежде всего, бывают, конечно, слезы безусловные, они содержат в себе все, потому что вы всегда были частью жизни тех, кто их проливает. Эти слезы, конечно, встречаются реже всего; в первую очередь это слезы ваших детей. А также близких друзей: я очень удивился, когда пришел Рене, несмотря на свои восемьдесят четыре года, мой Рене, тот самый, благодаря кому я получил свою первую работу — в секс-шопе, тот самый, кто мне всегда помогал — делом или советом, кто всегда был рядом, кто помог мне подняться, когда я покатился вниз после Алисы. Человек, который был мне ближе отца, хотя сам он никогда не имел детей. Я не видел его с тех пор, как он, выйдя на пенсию, уехал в Испанию. Время сделало, конечно, свое дело, и мне странно было увидеть его таким стариком; когда он вошел в полумрак спальни и застыл перед моим неподвижным телом, я испугался, что его изношенное сердце не выдержит. На несколько секунд он перестал дышать, а потом принялся оплакивать меня, как оплакивают сына. А я, глядя на него, такого заплаканного, такого несчастного, плакал вместе с ним. Мне так хотелось в последний раз положить руку ему на плечо, сказать «спасибо», просто «спасибо».

Следующий тип слез — слезы искренних друзей — имеют все один вкус: вкус страшного удивления (их друг вдруг умер таким молодым, едва шестьдесят исполнилось!), вкус пустоты, внезапно образовавшейся из-за этой безвременной смерти, вкус надвигающегося одиночества; у многих к этому примешивается еще и привкус страха перед собственной смертью, которая (они знают это) уже маячит на горизонте, подстерегая их, пока издали. Какую-то часть этих слез друзья проливают по самим себе — заранее. Мне хотелось сказать им, чтобы они не расстраивались: придет день, и они смогут всласть поплакать над самими собой, как я делаю это сейчас рядом с ними.