Эдгар Доктороу: Мозг Эндрю

Получается, сейчас у Марты все же появился ребенок, замена потерянному.

С таких позиций я об этом не думал. В мои планы не входило отдавать ей малышку навсегда. Мне просто нужна была помощь. На год-другой. Я все еще был потрясен смертью Брайони. Но Марта завладела этим ребенком, будто он принадлежал ей по праву.

Тебя это не обеспокоило?

Я был не в том положении, чтобы с ней спорить. Неужели не доходит? У вас так плохо с головой? Я убил одного ребенка. Вы хотите, чтобы я убил и другого? В общем, как-нибудь налажу связь с дочерью. У нее голубые глаза, как у Брайони. Тот же ясный цвет.

Значит, солидный муж Марты был прав: на тебе лежит ответственность за смерть твоей жены?

Не совсем.

Как это понимать?

Я был не прямой, а опосредованной причиной.

Так что же произошло? Она умерла при родах?

Нет, я не то имел в виду.

Как она умерла?

Я не хочу об этом говорить. [ Задумывается .] Могу только добавить, что, убив их с Мартой ребенка, Эндрю перешел на мизерную ставку лектора в маленький западный колледж, о котором прежде не слышал.

Почему он это сделал?

А сами как думаете? Потому что этот колледж был далеко на западе. Потому что после их развода Марта завела привычку подходить к его дому и поджидать с работы. Она затягивалась сигаретой, бросала окурок на землю, затаптывала и уходила.

То есть, с ее точки зрения, вина лежала только на тебе — на тебе одном?

На ком же еще?

А как же аптекарь? Вы не думали подать в суд?

Я вижу, вы и понятия не имеете, что после таких событий социальная реальность рушится. Мозг горит от осознания необратимости того, что ты сделал. В суд подавать? Разве в этом спасение? Что это даст — деньги? Боже, зачем я вообще с вами разговариваю? Разве правосудие вернуло бы нам ребенка? И на кого мы могли подать в суд? На педиатра, который продиктовал рецепт по телефону? На провизора, который отпустил лекарство? На курьера, который доставил заказ? В какой момент произошел сбой? С кем судиться? Я мог бы прочесть инструкцию. Мог бы подать в суд на самого себя. Лекарство малышке дал не кто-нибудь, а я. Вот и все, что видела Марта: это сделал я и никто другой.

И ты с ней согласился.

Согласился. Я виноват — и точка.

И вот он, Энди, добровольно сосланный в колледж у подножия горного хребта под названием Уосатч. Сначала горы мне понравились. Я приехал туда в начале сентября, когда лето еще дышало последним теплом, а на вершинах белели следы прошлогоднего снега. Появилось ощущение безлюдного мира. Такое бывает, когда уезжаешь из города. Американцы любят разъезжать по такому миру.

Что ты имеешь в виду?

Катание с горы — это бесплатный аттракцион. Морские утесы, бурные реки. Ветер, который можно поймать. Это все бесплатные аттракционы нашей планеты. Хочешь — садись, хочешь — слезай, хочешь — убейся.

Ясно. Смена обстановки пошла тебе на пользу.

Не совсем. Как видно, вы никогда не жили в предгорьях. Горы Уосатч властвовали над городом. Через пару дней на меня навалилась действительность. Встаешь с утра — они там. Едешь на заправку — они там. В своей унылой безмерности они вечно там, вот и все. Ты как в колонии. Они властвовали даже над светом — он попадал к ним прежде, чем снизойти до тебя.

Не понимаю.

Они забирали свет, они спускали его вниз или всасывали в себя по своему хотению. Этакий горный произвол, и никто не мог с ним ничего поделать, в том числе и солнце. От колледжа иногородним лекторам предоставлялся номер — из тех, что получше, — в мотеле. Небольшая кухня, отделанная огнеупорными материалами. Лакированная мебель. И занавески цвета бирюзы и ржавчины, наводящие на мысль о наследии коренных американцев. Вот что еще делали горы: они поощряли корпоративный дух. Я стал вялой попыткой колледжа нарушить это однообразие. В единственном числе представлял кафедру изучения мозга. Не с кем было перекинуться словом. Мои коллеги, вежливые сухари, оказались занудами. Мне было одиноко и паршиво.

Однажды, проходя мимо легкоатлетического манежа, очень похожего на самолетный ангар, Эндрю через открытые двери увидел скопище легкоатлетов и гимнастов: они заполонили секторы для толкания ядра, для прыжков в длину, в высоту, с шестом, дорожки для барьерного бега, оккупировали коня, бревно, кольца и батут. Напряжение, сосредоточенность атлетов на своем занятии, обособленное движение каждого с замкнутым на себе усилием, в изоляции от всех остальных, натолкнуло Эндрю на мысль о культуре извивающихся молекул ДНК: задержись он у входа, эти прыгающие, скачущие и крутящиеся загогулины могли бы сплестись в двойную спираль генетического кода. Особенно привлекла его одна из гимнасток, которая упражнялась на высокой перекладине: блондинка, одетая в подобие слитного купальника. Она более остальных походила на человека — заметно было, что тренировка ей в радость. Но эти вращения были подготовительными: разогнавшись, она встала на руки и вытянулась в струнку, чтобы тут же лениво упасть назад, снова перевернуться на триста шестьдесят градусов и опять замереть в верхней точке. Потом еще одно вращение, на этот раз вперед, обезумевшей часовой стрелкой. Эндрю не хотелось, чтобы его застукали у манежа, поэтому он дождался, чтобы она закончила свой подход последним вращением, выполнила соскок (идеальное приземление в полукорточки, руки вытянуты), — и поспешил убраться.