Эдвард Бульвер-Литтон - Кенелм Чилингли, его приключения и взгляды на жизнь

"Пусть меня повесят, если это так!" - сказало второе я Кенелма, и затем он, подложив свою сумку под голову вместо подушки, отвернул лицо от света луны и все-таки не мог заснуть. Лицо Лили все мелькало у него перед глазами, голос ее звучал у него в ушах.

О, мой читатель! Потребуешь ли ты тут, чтобы я сказал тебе, какова была Лили? Темноволосая или белокурая, высокая или маленькая? Никогда не узнаешь ты этих тайн от меня. Представь себе существо, к которому вся твоя жизнь, тело, ум и душа влекутся неодолимой силой, как магнитная стрелка к полюсу. Будь она высока или мала ростом, смугла или бела, она именно та, которая вдруг стала для тебя единственною женщиной в мире. Счастлив ты, о мой читатель, если тебе удалось когда-нибудь слышать народную песню "Моя королева", исполненную женщиной, которая одна только может петь ее с выражением, достойным стихов поэтессы и музыки, принадлежащей родной сестре чудесной певицы. Но если ты и не слыхал стихотворения, таким образом исполненного, с аккомпанементом, таким образом написанным, все же сами слова должны быть тебе знакомы, если ты, как я в этом уверен, поклонник истинной лирической музы. Припомни же слова, произносимые тем, кто предназначен воздавать дань благоговения женщине, которой он никогда еще не видел:

Она где-то близко, та, кого чту я.

Я жду не дождусь королевы моей.

Черны ее волосы иль золотисты.

Цвет глаз у ней карий иль голубой,

Не знаю. Но этот оттенок чистый

Будет навеки любимый мой.

Скромна ли, горда ли та, кого жду я,

Иль властвуют мир и спокойствие в ней,

О, пусть лишь придет, и я, ликуя,

Хвалу воздам королеве моей.

Возможно ли, что жестокий божок, "который точит свои стрелы на оселке человеческого сердца", нашел минуту, чтобы отомстить за пренебрежение его алтарями и презрение к его власти? И этот грозный странствующий рыцарь, герой нашего рассказа, вопреки "трем рыбам" на своем очарованном щите, должен повязать шарфом свой шлем, преклонить колено и прошептать: "Она пришла, моя королева!"

ГЛАВА VIII

На следующее утро Кенелм пришел в Оксфорд - "Verum secretumque Mouseion" {Подлинный храм уединения (лат.).}.

Если есть на нашем вечно деятельном острове место, способное отвлечь страсти юноши от любви и привлечь их к классическому образованию, к церковной обрядности, к средневековым ассоциациям, к тому роду поэтического восприятия или поэтического фанатизма, который в таком презрении у Майверса, Уэлби и защитников реалистической школы, конечно, это место - Оксфорд. И, несмотря на это, Оксфорд - родина великих мыслителей и великих практических деятелей.

Каникулы еще не начались, но до них уже оставалось недолго. Кенелму казалось, что он узнает крупнейших профессоров по их медленной походке и еще более - по отрешенному выражению лица. Между ними был знаменитый автор книги, мощно воздействовавшей на ум Кенелма в раннюю пору его юности, автор, который сам поддался воздействию другого, сильнейшего ума. Преподобный Децимус Роуч всегда был самым ярым и самым благоговейным поклонником Джона Генри Ньюмена, поклонником чистого и возвышенного характера этого человека, совсем независимо от сочувствия его доктринам. Но хотя Роуч оставался необращенным протестантом ортодоксальной церкви, однако был один догмат, которого он держался вместе с автором "Апологии". Безбрачие он ставил наряду с добродетелями, наиболее приятными небесам. В красноречивом трактате "Приближение к ангелам" он не только утверждает, что состояние блаженного одиночества обязательно для каждого члена христианского духовенства, но и рекомендует принятие его всякому добросовестному мирянину.

Желание посоветоваться с этим знаменитым теологом и побудило Кенелма отправиться в Оксфорд.

Мистер Роуч был другом Уэлби, в доме которого Кенелм, будучи еще его воспитанником, два-три раза встречался с ним, и был еще более очарован его разговором, чем знаменитым трактатом. Кенелм пришел к мистеру Роучу, который принял его весьма любезно и, не будучи ни преподавателем, ни экзаменатором, предоставил свое время в его распоряжение. Он прошелся с гостем по всем колледжам и Бодлеянской библиотеке, пригласил его отобедать за общим столом колледжа, а затем увел в свою квартиру и угостил превосходной бутылкой шато-икема.

Мистеру Роучу было около пятидесяти лет. Он был красив и, очевидно, сознавал это, потому что носил длинные волосы с пробором посредине, чего не делают люди, имеющие скромное мнение о своей внешности.