Жерар Нерваль - Король шутов

Намек был слишком ясен, друзья принца-поэта смеялись под шумок или же содрогались от мысли – сколько ненависти собирает он на свою голову. Дяди были в отчаянии от этой безумной выходки. Что же касается герцога Бургундского, то Рауль д'Актонвиль, страшась с его стороны взрыва, всячески старался успокоить его и удержать его руку.

Орлеанский с увлечением поэта продолжал безумствовать:

Всякому понятно, какие разнообразные чувства волновали присутствующих.

– Это ваши стихи? – спросил глухим голосом Иоанн Бесстрашный.

– Мои, герцог, и это еще не конец.

– А, ну посмотрим! – прибавил Бургундский, весь дрожа.

Потом он сказал на ухо Раулю д'Актонвилю, который одной рукой делал ему знаки, чтобы он имел терпение, а другой сжимал рукоять кинжала.

– Я устрою судьбу твою, если…

– Она устроена, ваша светлость.

Орлеанский закончил, не моргнув бровью:

– И этот портрет фигурирует в секретном кабинете отеля де Брегень? – спросил Бургундский с налитыми кровью глазами.

– Да, герцог, и притом он так же прекрасен, как и стихи, которые вы только что прослушали; скромность есть качество бессильных.

– Точно так как терпение – качество ослов, – проворчал Иоанн Бесстрашный, вставая, чтобы поразить Орлеанского; но в эту самую минуту раздирающий крик, крик дикого зверя, выходивший из-за одной перегородки, поразил ужасом и оцепенением всех присутствующих.

Король вырвался из своей тюрьмы и, преследуемый сторожами, рычал и ревел, как настоящий зверь; он остановился на пороге как призрак нищеты и голода.

Видели ли вы когда-нибудь картину Гольбейна, на которой грубо изображено нагое тело, лежащее на камне, сухое, неподвижное, с редкими прямыми волосами, со втянутым животом и зеленоватой кожей – картина ужасающая по своей правде. Но то, что предстало внезапно перед пирующими и что называлось Карлом VI, было еще ужаснее. Этот труп стоял, и ходил, и рычал.

Наконец, несчастный безумец немного успокоился, луч разума проник в его голову.

– Сколько света! – вздохнул он, изнемогая от истощения. – Какой обильный стол! Отчего же вы не позвали меня, когда я умираю от голода.

И схватив со стола нетронутую курицу, он убежал в угол и стал есть ее как зверь.

– Герцог Орлеанский! – сказал Иоанн Бесстрашный, – вот дело рук ваших! О, когда-нибудь вам придется дать за это страшный отчет!

– Если кому следует отдавать отчет за печальное положение короля, то разве одному Богу. Пусть он вернет ему здоровье, разум, которые сам же отнял, и тогда не будет надобности обращаться с ним как с существом близким к животному. Этого мало еще что он безумец, но он бешеный.

– Что это за изменник говорит такие речи? – вскричал Карл, вскочив как ужаленный. – Сумасшедший? Да, это от судьбы! Но бешеный?… Почему я бешеный? Потому что меня доводили до бешенства те муки, которые я терпел.

– Что я говорил? – повторил Бургундский, обращаясь к Орлеанскому.

Потом, повернувшись к Карлу VI, он сказал:

– Ваше величество, придите в себя и положитесь на верных слуг, в которых у вас не будет недостатка.

– Король!.. Кто говорит, что я король? Надо, чтобы все это знали и заявили об этом! В этом дворце еще есть честные люди. Да, я король. Пусть везде воздают мне должное почтение. Ах! Я помню: я был страшно болен. Я потерял рассудок, но теперь он вернулся ко мне, несмотря на то, что меня держали в тюрьме, взаперти. Теперь кончено!

– Вы слышите? – заметил герцог Бургундский Людовику Орлеанскому.

Но последний ответил прямо королю:

– Брат мой, – вскрикнул он с выражением искренности, – какая радость для всех, а в особенности для того, кто к вам так близок! Я сейчас же отправлюсь возблагодарить св. Дионисия.

– Мы тоже пойдем! – воскликнули три герцога.

– Лишь бы только, – прибавил Беррийский, – этот проблеск разума опять не угас.