Жерар Нерваль - Король шутов

– Брат! Пособите бедным членам Иисуса Христа.

– Вот еще! – сказал Кокильяр, – прилично ли дьяволу подавать милостыню Богу?

– Брат мой, вы клевещете на себя.

– Вовсе нет! Ведь вы в своих проповедях так честите нас?

– Это только притчи, но, главное, я говорю против того, что вы даете свои представления слишком близко от дома Божьего. Отойдите подальше, собрат. Но я хотел бы сказать словечко вашему начальнику, королю шутов, где же он?

– Да вот он кстати и идет. Гонен хотел взойти на ступеньки эстрады, когда монах остановил его своим возгласом.

– Ну что, – спросил король шутов, – хорош ли сегодня сбор? Котомка-то, кажется, полна, но каково в мошне, а?

– Увы, в ней ничего, кроме нескольких стертых денье. Нам почти не подают деньгами. Купцы дают своим товаром, а отсюда выходит то, что носить тяжело, а пользы мало.

– Так, понимаю. Булочник, значит, подает хлеб, суконщик – сукно, чеботарь – обувь, а цирюльник бреет даром.

– О, это было бы нарушением наших правил! Цирюльник дает кусок мыла.

– Ну, так и я поступлю по примеру этих добрых христиан. Я преподнесу вам в дар из моего ремесла; предоставляю вам на выбор.

– Что такое? Объяснитесь.

– Что вы желаете, отец мой? Гримасу или же фокус?

– Вы смеетесь!

– Такое уж мое дело! Ну, пусть будет фокус!

Гонен схватил монаха своими ловкими руками, немножко потискал его, будто щупал, что у него под платьем, потом, окончив, сказал:

– Протяните теперь руку, отец мой.

– Ого! – сказал монах, – целый парижский су!

– Это еще не все: держите еще руку.

– Гм… Гм… Четыре экю с дикобразом, и не обрезанные!

– Ну, еще держите.

– Три франка с конем! Ах! Вот уж за это отпустится вам много грехов!

– Прошлых и будущих?.. Ну, так берите же без счета, ибо у меня много их на совести, да и еще будут.

Монах, не будучи в состоянии удержать все в руках, приподнял полу своего платья, чтобы забрать щедроты короля шутов, но когда он вздумал переложить все в мошну, ее не оказалось.

– Я вижу чего вам не хватает, – сказал Гонен, – и не хочу делать ничего на половину. Вот ваша мошна.

– Ах, вы, плут этакий, вы обокрали меня.

– Я же вас предупреждал, отец мой.

– За подобные дела прямехонько попадете вот в это здание.

– Что ж, это тоже своего рода театр, великолепнейшая рама для гримас, какую только можно выдумать. Выглядывающие головы – преуморительны. Наши архитекторы отсюда позаимствовали свои маскарады. Но моя голова туда никогда не попадет.

– Corbleu! – крикнул монах, но сейчас же опомнился, что такое ругательство может выдать в нем бывшего вояку. – Клянусь Богом! Вы давно заслужили эту раму, но покровительство королевы замедляет ваш последний скачок – на виселицу.

– Ну уж, актеру, да сделаться кривлякой – это значит опуститься.

– Э, если уж умирать, то не все ли равно умирать в перпендикулярном или в горизонтальном положении?

– У вас, отец мой, философский взгляд на вещи, а это вовсе не монашеское дело, как ваше имя?

– Монашеское?

– Да, театральное.

– Брат Саше, ордена капуцинов.

– А вот я, король шутов, называюсь Гонен; а вы как?

– Жан Малый.

– Жан Малый! Я так и думал. Свирепый на кафедре, в сущности оратор умный. Почему вы такой свирепый?

– Потому что я живу ради ненависти и хочу ненависть эту внушить своим слушателям.

Жан Малый отбросил назад свой капюшон и показал измученное лицо, в котором светились сверкающие глаза.

– Да, да, я знаю, вы глубоко ненавидите Орлеанского, – сказал Гонен. А про себя он добавил:

– «Вот кого удачно загримировала природа. Как отлично подошла бы эта маска для одной из наших мистерий».

Гонен в некоторых мистериях по четыре раза менял маску, отсюда и пошла поговорка: le diable a quatre.

– Прощайте, отец мой, – продолжал он громко, – я должен оставить вас, чтобы приготовиться к вечернему представлению.

– Но я не могу оставить вас, брат мой, – возразил монах, поднимаясь по лестнице за Гоненом, – мне еще нужно переговорить с вами.

Когда францисканец и король шутов очутились лицом к лицу на театре, глаза пытаемых на колесе вытаращились от изумления при этом неожиданном зрелище; колесо как раз было в эту минуту в движении.

– Слушайте, брат, вскиньте глаза в ту сторону, – сказал монах. – Посмотрите на эту белокурую голову, над которой прибита надпись Ришар Карпален.

– Вижу, – ответил Гонен. – Карпален! Я что-то помню это имя. Не сын ли это того смешного человека, который с большим успехом мог бы подвизаться в моем театре и у которого герцог Орлеанский украл жену? Славно же пристроили отродье бывшего сира де Кони! Ведь этому мальчику, должно быть, не больше пятнадцати лет. Кто привел его сюда?