Впрочем, тогда меня занимала только одна мысль: «Пип обрел настоящий дом».
Раз теряешь, значит есть что терять
При первом же взгляде на больных телят, сбившихся в кучку выше по склону холма, меня охватили дурные предчувствия. Неужели Далби ждет новая беда? Так не хотелось этому верить!
Старая поговорка «Пришла беда – отворяй ворота», несомненно, придумана фермерами. В прошлом году – диктиокаулез, а теперь вот это. Началось же все со смертью Билли Далби, могучего великана с медлительной улыбкой и медлительной речью. Силой и крепостью он мог помериться с любым косматым бычком, но истаял за несколько недель. Диагноз – рак щитовидной железы, и Билли не стало прежде, чем окружающие успели понять, что с ним, и вот теперь только его фотография улыбалась со стены его жене и троим малолетним сыновьям.
По общему мнению, миссис Далби следовало продать ферму и переехать куда-нибудь в город. Как же на ферме и без мужчины? А Проспект-хаус и, вообще-то, ферма плохонькая. Соседние фермеры выпячивали нижнюю губу и покачивали головой: луга ниже дома заболочены, а выше по склонам почва кислая, полно каменных россыпей, трава жесткая и вся в проплешинах. Нет, где уж тут женщине справиться!
В этом все были единодушны, – все, кроме миссис Далби. Она меньше всего походила на богатыршу: пожалуй, она была самой маленькой женщиной среди всех моих знакомых, но зато выкована из несгибаемой стали.
Она всегда знала, чего хочет, и все делала по-своему.
Мне вспомнилось, как еще при жизни Билли я делал прививки овцам и как миссис Далби пригласила меня в дом.
– Не выпьете ли чашечку чаю, мистер Хэрриот? – спросила она любезно, слегка наклонив голову набок и чуть улыбаясь вежливой улыбкой. Ни следа грубоватой небрежности многих и многих фермерш.
Направляясь на кухню, я уже знал, что меня там ждет неизменный поднос. Миссис Далби сервировала чай для меня только так. Гостеприимные обитатели йоркширских холмов постоянно приглашали меня перекусить чем бог послал – иногда и отобедать, но днем дело обычно ограничивалось кружкой чая с лепешкой или куском яблочного пирога, отличающегося необыкновенно толстой коркой, но вот миссис Далби всегда подавала мне чай на особом подносе. И стоял он на особом столике, в стороне от большого кухонного стола, – чистая салфетка, парадная фарфоровая чашка с блюдцем и тарелочки с нарезанными маслеными лепешками, глазированными коржиками, ячменными хлебцами и сухариками.
– Садитесь, пожалуйста, мистер Хэрриот, – произнесла она с обычной своей чинностью. – Не слишком ли крепко заварен чай?
Говорила она, как выразились бы фермеры, «очень правильно», однако это отвечало самой сути ее личности, воплощавшей, мне казалось, твердую решимость все делать как полагается.
– По-моему, в самый раз, миссис Далби! – Я сел, с неловкостью ощущая себя выставленным напоказ посреди кухни. Билли тихо улыбался из глубины старого кресла у огня, а его жена стояла рядом со мной.
Она никогда не садилась вместе с нами, но стояла выпрямившись, сложив руки перед собой, наклонив голову и церемонно предупреждая каждое мое желание: «Позвольте налить вам еще, мистер Хэрриот!» или «Не отведаете ли корзиночку с заварным кремом?».
Назвать ее миловидной было нельзя: маленькое лицо с загрубелой обветренной кожей, небольшие темные глазки, но оно дышало добротой и спокойным достоинством. И, как я уже упоминал, в ней чувствовалась сила.
Билли умер весной, и все ждали, что миссис Далби поторопится продать ферму, но она продолжала вести хозяйство. Помогал ей дюжий работник по имени Чарли, которого Билли нанимал в разгар страды, но теперь он оставался на ферме каждый день. Летом я несколько раз побывал там по довольно пустяковым поводам и убеждался, что миссис Далби более или менее управляется со всеми делами. Только выглядела она измученной, потому что теперь не только занималась домом и детьми, но работала и в поле, и на скотном дворе. Однако она не сдавалась.
Наступила уже вторая половина сентября, когда она попросила меня заехать посмотреть полувзрослых телят – месяцев около девяти, – которые что-то кашляют.
– В мае, когда они начали пастись, все были здоровы как на подбор, – говорила она, пока мы шли по траве к калитке в углу. – Но за последние две недели что-то с ними случилось: они вдруг стали совсем плохи.
Я открыл калитку, мы вышли на луг, и с каждым шагом, приближавшим меня к телятам, моя тревога стремительно росла. Даже издали было заметно, что им очень скверно. Они не двигались, не щипали траву, как им полагалось, а застыли в странной неподвижности. Их было около тридцати, многие стояли, вытянув шеи, точно стараясь заглотнуть побольше воздуха. Порыв мягкого, еще почти летнего ветерка донес до нас отрывистые звуки лающего кашля. Когда мы подошли к ним, у меня было сухо во рту от ужаса. Они словно ничего не замечали и сделали несколько шагов, только когда я принялся кричать и размахивать руками. Но тут же снова раздался кашель – и не отдельное стаккато, а хриплый хор лающих звуков, словно разрывающих грудь. И телята не просто кашляли – многие совсем задыхались. Ноги их были широко расставлены, бока отчаянно вздымались и опадали. У некоторых на губах пузырилась слюна и время от времени из измученных легких вырывались стоны.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу