Джеймс Хэрриот - О всех созданиях – прекрасных и разумных

Я отогнул кость еще выше, а тогда, удостоверившись, что локтевая мышца высвободилась, осторожно начал поворачивать лучевую и локтевую кости внутрь.

– Да… да… – бормотал я, – примерно так… – Но мой монолог оборвался, потому что кости под моей рукой вдруг чуть спружинили.

Я с изумлением уставился на ногу: она приняла абсолютно нормальный вид.

Бенджамин, по-видимому, тоже не сразу поверил: он робко прищурился из-за своей занавески и обнюхал локтевой сустав. Но тут же, убедившись, что все в порядке, встал и подошел к хозяину.

И шел он, даже не прихрамывая!

Губы Арнольда растянулись в улыбке.

– Вправили, значит!

– Кажется, вправил, мистер Саммергилл! – Я пытался говорить небрежно, но лишь с трудом удерживался, чтобы не испустить ликующего вопля или истерически не захохотать. Я же только ощупывал, чтобы разобраться, а сустав взял и встал на место. Случайность, но какая счастливая!

– Вот и хорошо, – сказал фермер. – А, старина? – Он нагнулся и почесал Бенджамину ухо.

Анатомический театр, полный рукоплещущих студентов, – вот что требовалось для достойного завершения этого эпизода. Или чтобы произошел он в гостиной какого-нибудь миллионера в разгар вечера с его обожаемой собакой. Но нет, подобного со мной не случалось! Я поглядел вокруг: на захламленный кухонный стол, на груду немытой посуды в раковине, на обтрепанные рубашки Арнольда, сохнущие перед огнем, – и улыбнулся про себя. Именно в такой обстановке я и добивался самых эффектных результатов. И видели это, помимо Арнольда, только две курицы, вновь восседавшие на шкафчике, но они сохранили полное равнодушие.

– Ну, мне пора, – сказал я, и Арнольд пошел со мной через двор к машине.

– Слышал я, вы в армию идете? – сказал он, когда я открыл дверцу.

– Да. Завтра уезжаю, мистер Саммергилл.

– Завтра, э? – Он поднял брови.

– Да, в Лондон. Вам там бывать не приходилось?

– Нет, черт не попутал! – Он так мотнул головой, что колпак переместился на затылок. – Это не для меня.

Я засмеялся:

– Что так?

– А оно вот как. – Он задумчиво поскреб подбородок. – Был я разок в Бротоне, ну и хватит с меня. Ходить по улицам не могу, и все тут.

– Ходить?

– Угу. Народу тьма-тьмущая. То большой шаг делай, то маленький, то большой, то маленький. Ну не идут ноги, и конец!

Я часто видел, как Арнольд ходил по лугам широким ровным шагом горца, которому никто не становится поперек дороги, и я прекрасно понял, каково ему пришлось. «То большой шаг, то маленький» – лучше это выразить было невозможно.

Я помахал на прощание, а старик сказал мне вслед:

– Береги себя, малый!

Из-за двери кухни высунулся нос Бенджамина. В любой другой день он бы вышел проводить меня вместе с хозяином, но нынче все было не как всегда, а в заключение я внезапно накинулся на него и стал крутить ему ногу. Лучше не рисковать!

Я на цыпочках свел машину по лесу вниз, но, прежде чем начать подъем, остановил ее и вылез. Сэм радостно прыгнул за мной.

Это была узкая долинка, зеленая расселина, укрытая от суровых вершин. Одно из преимуществ деревенского ветеринара заключается в том, что ему открываются вот такие потаенные уголки. Здесь не ступала ничья нога, кроме старого Арнольда, – ведь даже почтальон оставлял редкие письма в ящике на столбе у начала дороги, – и никто не видел ослепительного багрянца и золота осенних деревьев, никто не слышал лепет и смешки ручья на им же чисто вымытых камнях.

Я пошел по берегу, глядя, как крохотные рыбешки молниями мелькают в прохладной глубине. Весной эти берега пестрели первоцветами, а к маю между стволами разливалось синее море колокольчиков, но сегодня под ясным прозрачным небом воздух был тронут сладостью умирающего года.

Я поднялся по откосу и сел среди уже забронзовевшего папоротника. Сэм, по обыкновению, улегся рядом со мной, и я гладил шелк его ушей. Склон напротив круто поднимался к поблескивающей обнажившейся полосе известняка у верхнего края обрыва, над которым солнце золотило вереск.

Я оглянулся назад, туда, где из трубы прозрачная струйка дыма поднималась над взлобьем холма, и во мне окрепла уверенность, что эпизод с Бенджамином, заключивший мою деятельность в Дарроуби, стал самым лучшим к ней эпилогом. Маленькая победа, дарящая глубокое удовлетворение, хотя отнюдь не потрясающая мир, – как все остальные маленькие победы и маленькие катастрофы, из которых слагается жизнь ветеринара и которые остаются неизвестными и никем не замеченными.