Эли Люксембург - Скопус. Антология поэзии и прозы

Так расшифровал вчерашнее щебетанье птички на дереве ее раскрепощенный сном дух.

За час до полудня, когда на театре небесных действий генерал-солнце готовился взять господствующую высоту, а море уже угодливо раскатало перед победителем сверкающую дорожку от самого горизонта до берега, она вдруг увидала, как по ней, по этой дорожке, медленно движется к берегу человек, или некто, принявший человеческий облик. Разом ожили в ее памяти рассказы о боге, ходившем по воде как по земле и являвшемся несчастнейшим в мире женщинам, к коим, верно, и она теперь принадлежала. Об этом женском боге ей говорила одна карлица-ведунья в замке, но она предпочитала все ж коллекцию домашних божков собственного изготовления. Как жаль, что она не отнеслась с должным вниманием к карлице с ее рассказами, безусловно, сейчас это было бы ей на руку, но иди знай.

Однако. Идущий уже настолько приблизился, что превратился в стоящего посреди маленького плотика, плывущего в фарватере золотого торпеда, стремящего с противоположного берега бег свой — так еще можно назвать эту ослепительную просеку на воде — и потому для глаз наблюдательницы долгое время незримого, но даже в таком виде появление японского мудреца в длинных белых одеждах (последнее — непременное условие) в то далекое утро было сущим волшебством. С этого момента сказка получает все права гражданства Японии, по молодости своей решает ими воспользоваться и после благополучной развязки, когда японский мудрец отправляется в обратный путь, следует за ним, но об этом мы уже говорили, как и о том, что вернуться домой есть высшая благодать Божья.

Соступив на песок своими узкими ступнями, с пальцами, длинными, как на руках, и переговорив с женщиной (не будем удивленно спрашивать себя, каким образом, ведь заговори он с Птицей и с травой на их языке, это не вызвало бы никакого удивления), он оттолкнул от берега плот, на котором теперь одиноко стояла беглянка — в отличие от него, совершенно не казавшегося на своем плоту одиноким — и она поплыла, все более по мере своего удаления от берега сливаясь с золотом вод, покуда окончательное слияние не исторгло ее сперва из поля зрения, а затем и из долины памяти. Прошел час, и солнце стояло в зените.

С первой звездой японский мудрец в белых одеждах вошел в замок, но слухи, они ввели его туда еще задолго до наступления вечера. Еще задолго до наступления вечера князь был уведомлен о том, что раскосоглазый старик идет к замку, как, впрочем, был уведомлен об этом и Лесной Кабан, предводитель лесного племени, его люди — из-за кустов, пригорков, деревьев с суеверным почтением наблюдали за продвижением белокрылого старца — налетавший иногда ветер развевал его одежды — даже не помышляя о причинении ему вреда, а лишь досадуя, что сей дух морской направился с визитом к их врагу, а не к ним. Враг же их, который был много наслышан об арабских кудесниках, столетием раньше весьма популярных, не имел ни малейшего понятия о кудесниках японских — да это было и лучше: саррацины уже вышли из моды, а первобытные вельможи севера неустанно совершенствовали свои познания в географии.

Как два голубка, сидели князь и княгиня у окошка — головка к головке, плечико к плечику — и глядели на дорогу. Вот он появился. С грохотом опрокидываются нагретые табуретки, и, рассекая воздух, чета мчится ему навстречу. Испокон века известна эта перевернутая трапеция парного бега: мужчина увлекает за собой обессиленную, запрокинувшую назад пышнокудрую голову женщину, руки их, с маленьким узелком кистей, вытянуты в одну линию. Молча выслушивает японский мудрец князя… Между прочим, это типичнейший случай косвенной характеристики — ведь ему ничего не стоило перебить говорящего, сказав, что ему все известно. Он так не поступил. Единственное, что пожелал он — это услышать некоторые подробности, опущенные князем как несущественные — тот, понимаете ли, не улавливал никакой связи между недугом сына и охотничьим домиком. Бросив смущенный взгляд на жену — бедняжка закрыла лицо руками, но сквозь неплотно сжатые пальцы было видно переменчивое сверкание ее двигающихся глаз — князь рассказал и об этом. «Скажи, волшебник, ты спасешь мне сына?» — спросил он, ужасаясь сам своему вопросу, до того беспросветным, черным представлялся ответ на него. Волшебник молчал. Затем он повернулся и исчез в зарослях княжеского сада.