Джим Кокорис - Богатая жизнь

— Мне-то можете не говорить, — сказала тетя Бесс, наливая апельсиновый сок в стеклянный кувшин. — Кругом одни сумасшедшие. Вы не представляете, через что нам пришлось пройти.

— О, представляю, — ответил Силвэниес, вновь садясь за стол и беря последний кусок бекона. — До чего мы так дойдем!

Когда я пришел в школу, ко мне приблизился Бенджамин и сообщил, что футбольная тренировка будет завтра после обеда. Он стоял совсем близко от меня и под конец дал мне пинка, хоть и не сильно. Поверх его плеча я увидел, как Морис в самом дальнем конце двора вышагивает вдоль забора, погруженный в изучение своей трубки. Мне показалось, что от меня до него целая миля.

— Ты придешь?

— Не знаю. — Я все смотрел поверх его плеча в надежде, что Морис обнаружит, в каком бедственном положении я нахожусь, подойдет и отбросит Бенджамина.

— Что не знаешь? — Он пододвинулся ближе, и его нос почти касался моего. Я увидел на его щеке веснушки, которых раньше не замечал. — Что ты не знаешь?

— Приду. Я приду.

Бенджамин кивнул. Вокруг нас образовался кружок из мальчишек — все из футбольной команды школы Св. Пия.

— Ладно, кисуля. А чтобы ты не забыл, вот тебе, — сказал он и ударил меня коленом в пах.

Я упал на землю. Живот у меня наполнился раскаленными углями, в нем бушевал пожар. Боль была такой острой, что я почти не мог дышать. Я крепко зажмурился и ловил ртом воздух.

— Вот так, кисуля. Просто не могу дождаться нашей встречи на футбольном поле. Лучше приходи, а то хуже будет.

Глаза я открыл как раз в тот момент, когда Большой Тони Сеззаро, старший брат Джонни, огрел Бенджамина учебником по затылку. Бенджамин без единого звука повалился на меня.

Мальчишки расступились, и Джонни Сеззаро с зубочисткой во рту небрежно прошел сквозь толпу.

— Спасибо, Тон, — сказал он, похлопав брата по спине. Большой Тони, никогда много не говоривший, только пожал плечами и отошел от нас.

— Ты в норме, Папас? — спросил он. Бенджамин скатился с меня и лежал теперь рядом, изо всех сил стараясь не разреветься, хотя губы у него дрожали, а глаза были плотно закрыты. Кружок мальчишек поредел. Они с открытыми ртами и ошарашенными лицами наблюдали за Бенджамином с безопасного расстояния.

— Все хорошо, — ответил я, вставая. — Все в порядке.

Джонни помог мне подняться на ноги и отряхнул пыль со спины. Затем упер палец мне в грудь и заявил:

— Теперь ты мне должен пятнадцать тысяч долларов. Половина мне, половина Большому Тони. — Он закончил отряхивать меня и удалился.

Остаток дня я жалел себя. Этот случай стал грозным напоминанием о том, что я остаюсь в школе Св. — Пия, что я трус, у меня мало друзей, меня не уважают, и у меня синяк в паху.

Эти горестные размышления привели меня к мыслям о папе. Я злился на него. Во многом именно он был виноват в том, что я оказался в таком жутком положении. Это он связался с миссис Уилкотт, он заставляет меня играть в футбол. Он не обращает внимания на то, что мы выиграли в лотерею, отказывается тратить деньги, чтобы помочь нам, помочь мне.

Я не мог понять его отношения к выигрышу. Он закрывал на него глаза, стараясь самоустраниться — в этом у него был большой опыт. Сидя в классе, я поклялся себе надавить на него, обсудить с ним мой список покупок, настоять на том, чтобы он обдумал покупку ранчо в Монтане, а также нового дома в другом пригороде с другой школой, где смог бы начать новую жизнь с новыми друзьями. Я пришел к выводу, что деньги смогут купить мне новую жизнь.

Когда я пришел домой, то обнаружил, что папа стоит посреди гостиной и, укрывшись в тени, смотрит в окно на Силвэниеса, сидящего на крыльце-террасе миссис Роудбуш, мимо которого мы только что прошли. За спиной папы тетя Бесс с тяжелыми многозначительными вздохами накрывала на стол, раскладывая вилки и ножи.

— Он любит поговорить, — заметила тетя Бесс, полируя нож своим фартуком.

— Да, — ответил папа, — очень похоже. Как это он оказался у миссис Роудбуш?

Вопрос вызвал у тети Бесс раздражение.

— Понятия не имею. Я-то тут при чем? Сказал, что пойдет прогуляться. Если уж говорить… — но, не договорив, она пожала плечами и с шумом швырнула нож на стол.

Когда папа повернулся ко мне, моя злость на него сразу прошла. Вид у него был, как у увядшего салата-латука, пожухлый и вялый. В глазах застыло выражение усталой горечи, а пышные волосы спутались и висели безжизненными прядями.

— Ну что, Тедди. Как ты все это перенес?

— Хорошо, — ответил я. Он улыбнулся одной из своих мимолетных улыбок, которые исчезали, еще не появившись.