Людмила Уварова - Сын капитана Алексича

Над дверьми зала висит кумачовый плакат: «Добро пожаловать, дорогие друзья!» Ветер, залетающий в окно, лепит складки на полотнище.

— Я пойду, — говорит Кирилл. — У меня еще дел по горло!

Мы остаемся одни. За Волгой встает большое солнце. Чем выше оно поднимается, тем светлее становится Волга. Зеленоватый сумрак, царящий в зале, тает, розовеет, и первый солнечный зайчик наискось прорезает стену.

— Говорил с Сергеем? — спрашивает Федор Кузьмич и, не дожидаясь моего ответа, сам же отвечает: — Ничего с ним не поделаешь, уперся на своем — уже и не сдвинешь!

Он садится на подоконник. Над его головой жужжит Одинокая пчела, и он небрежно отмахивается от нее.

— И Катя меня тревожит, — продолжает Федор Кузьмич. — О ней можно сказать: утратила упругость души. Да, — с горечью повторяет он, — утратила упругость души.

— Мне тоже не нравится ее настроение, — говорю я.

— Ей нужно дело, которое бы ее захватило, — задумчиво роняет Федор Кузьмич.

— По-моему, она и теперь к своей работе могла бы по-иному относиться, — осторожно замечаю я.

— Может быть, — соглашается Федор Кузьмич. — Но для этого надо было родиться просто другим человеком. Катя не умеет кривить душой, не умеет вживаться в то, что ей не нравится. Что поделаешь? Не все люди одинаковы…

— Вы с ней когда-нибудь говорили? — спрашиваю я.

Он качает головой:

— С ней — нет. Я с Сергеем говорил, и не раз. Хорошо бы ее в какую-то школу перетянуть, — по-моему, из нее неплохой педагог получился бы.

— А он что?

— Он согласен со мной. Так ведь он уезжает, а для нее это, я знаю, очень тяжело…

Он наклоняется ко мне и говорит тихо:

— Вот уж поистине задача. Думаешь, думаешь и не знаешь, как лучше. С одной стороны, Сергей должен уехать, это бесспорно, ему надо учиться в университете, не в художественном институте, нет, это очередная причуда, а именно в университете. Но и Катю жаль. Трудно ей будет без него…

Наш разговор прерывает Надежда Поликарповна. Шумно, как и всегда, вбегает она в зал.

— Приехал, — обращается она ко мне, — дождался дружка своего!

Вслед за ней появляется Егор. Он загорел и как-то, я бы сказал, возмужал за эти четыре года, что мы не виделись. Не постарел, конечно, а именно возмужал. На лбу появилась поперечная морщинка, плечи расправились, стали широкими, развернутыми, в углу рта — погасшая папироса. Он бросает папиросу в раскрытое окно, Надежда Поликарповна укоризненно качает головой, но он делает вид, что не замечает этого, и, подойдя ко мне, толкает меня в бок.

— Собрался, наконец-то…

— Еще что скажешь? — говорю я.

Мы оба довольно неумело притворяемся очень сдержанными, почти равнодушными, словно наша встреча сегодня не представляет для каждого из нас ничего особенного.

— Как ты приехал? — спрашивает Федор Кузьмич. — Сейчас же нет пароходов.

— Очень просто. До Ватутина пароходом, а оттуда на лодке. Ну и вымочило же меня, там, оказывается, дождь, а здесь — хоть бы капля!

Должно быть, он приехал все-таки из-за меня. В сущности, было бы здорово обидно, если бы мы так и не сумели увидеться этим летом.

— Останешься на вечер? — спрашивает Федор Кузьмич.

Егор с сожалением качает головой:

— Не могу. Завтра в лагерь прибывает новая смена, мне во что бы то ни стало надо быть к шести утра. — Он вопросительно глядит на меня: — Пойдем пройдемся?

— Идем.

Не доходя до порога, Егор оборачивается.

— Чуть не забыл, — говорит он. — По дороге встретил почтальона, вам, Федор Кузьмич, письмо…

Федор Кузьмич берет письмо, а мы идем с Егором в мою комнату, в которой зимой помещается физический кабинет.

Я ложусь на диван. Егор подходит к окну.

— Вид отсюда что надо, вся Волга как на ладони…

— Что пишет Лена? — спрашиваю я.

Он молчит, но я вижу, как мгновенно багровеют его уши.

— Ничего особенного, — все еще стоя спиной ко мне, отвечает он, — живет в общем, должно быть, неплохо.

— С матерью?

— Да, конечно. Сейчас покажу тебе ее последнее письмо…

Он долго роется в боковом кармане, будто и в самом деле не может найти письма Лены. Небось хранит его как зеницу ока, по нескольку раз в день вынимает и перечитывает. Наконец он извлек из кармана серый конверт, исписанный знакомым косым почерком. Вместе с конвертом на пол падает что-то белое.

Это фотография Лены. Я поднимаю ее. Круглое, мягко очерченное лицо с маленьким подбородком и узкими, всегда смеющимися глазами. Короткая стрижка делает ее похожей на мальчика. Даже на карточке видно, какие у нее длинные, густые ресницы. Не знаю, красивая ли она, но Егор всегда считал ее красавицей.