Ди Би Си Пьер - Люськин ломаный английский

— Ха! Вы, как свиньи, поворачиваете ко мне нос, только когда жрать хотите.

— Но мы почитаем тебя за твою заботу. Ты благословен в нашем доме, без тебя мы бы питались святым духом. Пойдем, почти порог дома, почитающего тебя.

— Да пошел он на хуй, этот дом.

Лиловый солнечный свет разлился, как сироп, над складками снега, обрамляя пастбище на манер театра, где сцена закрыта занавесом из белых гор на западе и темной фланелью неба на востоке. Далеко внизу, над деревней, которая казалась грязным пятном на фоне прозрачного воздуха, висели пары от навоза. Пробегающая за деревней полоска, словно старый электрический провод, — это дорога на Увилу. Людмила смотрела, как по ней к далекому горизонту пробирается ярко-зеленый фургон, казавшийся игрушечным.

— И вообще, у твоего парня даже хуя нет, — обвинительным тоном сказал Александр. — У любого барана хуй больше, чем у твоего любовника, да и на морду они симпатичнее, даже если со стороны жопы смотреть.

— Дедушка, у Миши все в порядке, но все равно спасибо за беспокойство. И вообще, не думаю, что тебе нужно усираться и вспоминать о нем сейчас, ведь уже больше месяца его приходы не нарушали покой твоего дома. Поэтому, будь другом, хорош загоняться. Поставь бутылку — склад закроют, и старухи линчуют нас, если мы снова пропустим хлебный поезд.

— Нет у него хуя, и он страхолюдный. И мозгов не больше, чем у тли. Вот она, правда о твоем дружке. И имя у него бабье.

Людмила сложила руки на груди и нахмурилась. Хмурый взгляд был постоянным и важнейшим инструментом жизни в Иблильске; правильно хмуриться обучали с младенчества. Она владела этой наукой не хуже остальных, и пронзительные зеленые глаза цвета молодого бамбука метали искры по всем правилам.

— И вовсе не бабье. Михаила так зовут, потому что он милый, и поэтому его называют просто Миша, — сказала она, решительно преодолев разделявшее ее расстояние от деда. — Пожалуйста, пока за нами не прислали трактор…

— На! — кулак Александра выскочил из рукава.

Он ударил ее по лицу и, когда она даже не поморщилась, врезал еще раз.

По губам Людмилы потек ручеек крови яркого алого цвета. Она упала лицом в снег.

— И ни хуя я не буду тебя уговаривать. Я покажу тебе член — я покажу член, как ствол дерева. Отворяй ворота перед кормильцем, блядь, и скажи спасибо, если не продам тебя первому попавшему гнезвару.

Старик отшвырнул бутылку и встал на колени. Он прижал ее груди локтем, срывая с нее трусы.

Людмила брыкалась и визжала.

Внезапно уравнение приняло следующий вид: если Александр трахнет ее, возможно, будет легче убедить его подписать пенсионный ваучер, и тогда вечером на столе дома появится хлеб. Если он легко добьется своего, то есть если она раздвинет ноги или встанет раком, нагнется, раздвинув задницу руками, — возможно, будет и свинина. А если еще начнет страстно орать, то, может, даже и фанта.

Людмила крепко зажмурилась и почувствовала, что он вцепился в нее, как малыш в ослика, представила, как будет висеть его хуй после всего этого, услышала тихие стоны, временами напоминающие жуткий смех. Она хотела и не могла прижать его ближе, забрать его боль, наставить его на путь истинный. В ней закипала борьба.

Александр расстегнул пуговицу на штанах и резко стянул с нее одну перчатку.

— Возьми его, сожми и направь в себя спасителя.

Повернув ее на живот, он несколько раз шлепнул ее по заднице, так что ягодицы стали яркими, как апельсины на снегу.

Почувствовав его липкое дыхание на своей шее, услышав, как он застонал, она закрыла глаза. Ей показалось, что внутри у нее что-то сломалось. Она перевернулась под ним, схватила свою перчатку и засунула ему в глотку.

Александр задохнулся, перчатка прошла глубже. Она наблюдала, как он извивается, пытается вдохнуть, захлебывается блевотиной. Одна бровь взмыла вверх, он напрягся и изогнулся. Она отбросила его, словно найденную в постели змею, и судорожно вздохнула.

Засунула ли она ему внутрь палец, пытаясь достать перчатку, и если это так, действительно ли она старалась, — вспомнить Людмила не могла. Она только помнила, что волосы у него развевались, как сухая трава, и края глазных яблок, обычно невидные, были очень белыми. Сколько бы ни длился этот момент истины — потому что это был важнейший переход, жизненная эволюция для нее и всего вокруг, — уже в следующий момент она посмотрела вниз и увидела, что Александр лежит неподвижно. Его голова превратилась в обычный камень. Ее прошиб пот.