Йонас Довидайтис - Секретная почта

Я увеличил скорость. Орион, трясущимися руками поддерживая девочку, не мог вымолвить ни слова. Только бормотал:

— Ну, знаешь… Ну, знаешь… Это неслыханно…

С бешеной скоростью мчались навстречу телеграфные столбы, березы.

Через несколько минут вдали мелькнула усадьба лесничего, а за ней коричневый домик закусочной сельпо. Белая марля на окошке слегка всколыхнулась, потом все смешалось в сером тумане. Мне почудилось, что девушка, стоящая у дровяного склада, помахала рукой. Но я не осмелился еще раз взглянуть и проверить. Неужели это была Альдона?

Я остановил разогретую машину у здания районной больницы. Нас обдало поднявшимся из-под колес облаком пыли.

Держа на руках девочку, я вбежал в раскрытую дверь и положил ее, теперь не помню, на кровать или на застланный белой простыней стол. Передо мной мелькнули незнакомые взволнованные лица.

— Вот… Возьмите… Похороните…

Потом, повернувшись, вышел, сел на ступеньку крыльца и дрожащими пальцами судорожно взъерошил волосы.

Итак, все кончено. Теперь мне все равно. Пусть отнимают права, ключ от машины, пускай арестовывают. Теперь я все потерял. И себя, и Альдону, и свою честь…

От перегретого радиатора поднимались струйки горячего воздуха. Он дурманил меня. А из открытого окна доносился визгливый голос:

— Километровый столб сто сорок семь… сто сорок семь…

Я подал человеку в белом халате свой бумажник с документами. Теперь мне ничего не надо…

Через полчаса передо мной вырос запыхавшийся милиционер. Вначале он потряс меня за плечо и с любопытством заглянул в лицо, а потом тяжело поднялся по лестнице.

Я все еще сидел на прежнем месте.

Откуда-то вынырнул мотоцикл с прицепной коляской. Из него вылезли двое. Один из них, схватив охотничье ружье, подскочил ко мне.

— Подобру признавайся, где спрятал ребенка?! — заорал он.

Народ все прибывал. Какой-то здоровенный детина, вдвое выше меня, схватил меня за ворот:

— Убил, украл и бежал, проклятый дорожный бродяга!

Это было свыше моих сил. Однако никто не хотел меня выслушать. Я защищался как мог, но разъяренные крестьяне скрутили мне руки. Казалось, они хотят со мною расправиться. Из деревни, близ которой случилось несчастье, приехал колхозный грузовик. Оказывается, они за нами гнались… Из кузова посыпались мужчины, женщины, даже детвора. Во дворе поднялся невообразимый гам. Экспедитор Орион выскочил из больницы и заорал тоненьким, испуганным голосом:

— Пустите его, ради бога! Ведь ребенок здесь, у врачей…

Орион попал в объятия крупной рыжеволосой женщины. Она так жалобно зарыдала, что даже у бесчувственного человека могло дрогнуть сердце.

— Ваша дочь жива… Я сам видел, как она открыла глаза… Если не верите, то спросим у врача…

Мать девочки и Орион исчезли за больничной дверью. Однако крестьяне не отпускали меня и, будто опасного преступника, крепко держали за локти. Они не знали, дать ли мне взбучку сейчас, или обождать, когда выйдут врачи и милиционер. В толпе мелькнуло печальное лицо Альдоны. Она пробралась сквозь толпу ко мне. Она дрожала.

— Винцас… — прошептала Альдона и умолкла. Она глядела на меня не спуская глаз, в упор, будто пытаясь навеки запомнить мои черты.

Подошел врач в белой шапочке, коренастый, круглолицый:

— А ну-ка дыхни…

Не удовлетворившись этим, доктор поднял указательный палец и поманил меня:

— Поди сюда, голубчик. Поди, поди, чего стесняешься? Проверим как следует. А что девочку привез, за это тебя ругать никто не будет…

Потом мы вернулись к километровому столбу «147». Милиционер что-то измерял, записывал, осматривал отпечатки покрышки. Орион, вновь обретя присутствие духа, то и дело совал свой сизый нос, объяснял. Он даже успел побывать в семье пострадавшей девочки, поговорить с рыжеволосой женщиной и выпить кружку пива.

— Чудеса, да и только! — вернувшись, сказал он. — Оказывается, не тюрьму ты заслужил, а медаль на грудь! Дело аннулируется. Я и мать Жибуте защитил. Милиционер обвинил ее, что она пускает ребенка под машину. Но разве она, бедняжка, виновата? Вдова… Кто посочувствует ей?

И он так хитро подмигнул, что я даже рот раскрыл от изумления. Неужели это тот самый грозный проповедник, обвинявший женщин во всех смертных грехах?

Милиционер целый час допрашивал и записывал. После этого я вновь сел за руль. В тот день еще прекраснее показался мне весенний наряд ярко-зеленых березовых рощ. Легкий ветерок был теплым и ласковым, и машина как птица летела по черной ленте шоссе.