Аврора Гитри - Татуированные души

Я беру одежду и нахожу сухое место под сваями, чтобы переодеться. Причудливые позы, которые я должен придавать своему телу, чтобы стащить с него саронг и натянуть майку с брюками, исторгают из него стон. Можно было бы подвергнуть его этому наказанию и завтра. Но мне обязательно нужно зайти к колдунье и удостовериться в том, что она хорошо себя чувствует. Пари держу, что она ничего не ела, что по-прежнему лежит, распростершись на матрасе, затерявшись где-то на полпути от сна к агонии.

Одевшись и отдышавшись после мучительных усилий, я пересекаю пустырь, таща за собой свою мертвую ногу. Вскоре я замечаю, что меня преследуют жуткие местные бродячие собаки, они явно ждут, когда я оступлюсь, чтобы наброситься на меня. Ночью они собираются в стаи и шатаются по пустынным сои. Они голодны, они обнюхивают переполненные мусорные баки, выслеживают умирающих на улицах нищих. Я боюсь их огромных клыков. Особенно в такие дни, как сегодня, когда убежать от них я не могу.

Я подхожу к лестнице дома колдуньи, и мои преследователи, ворча, отстают. Они разочарованы тем, что добыча так быстро вырвалась из их лап. Я с облегчением поднимаюсь по покосившимся ступеням и останавливаюсь перед дверью. Из дома доносятся странные звуки. Монотонное, зачаровывающее пение. Какой-то мужской голос призывает разум к отдыху, к медитации.

Повернуть обратно и отвергнуть его приглашение? Или постучаться в дверь и прервать молитву? Я продолжаю колебаться, когда слышу еще один звук, что-то словно катится по полу и прерывает священную песню. Затем до меня доносятся шуршание ткани и стук неторопливых, спокойных шагов.

Кто-то подходит к двери.

Она открывается.

За москитной сеткой появляется бритая голова. Облаченный в тогу невысокий человек лет сорока приближает к сетке лицо и дружески улыбается мне:

— Ты — Пхон, не так ли? Входи. Пи Нок ждет тебя.

Тишина нарушается хрипами в горле колдуньи и моим свистящим дыханием. Ни она, ни ее нежданный гость не выказывают никакого волнения при виде моего изуродованного побоями лица. Бонза настоял на том, чтобы я занял свое обычное место. Сам он сел на табурет. Он отказывается от комфорта. Мне неловко нежиться на мягком матрасе, в то время как его тога метет пыль на полу.

С тех пор как вошел, я все время бросаю на него любопытные взгляды. Я и не подозревал, что к колдунье ходит монах. Знали бы об этом жители квартала…

— Я такая же буддистка, как и ты, мальчик мой, — произносит лежащая напротив меня колдунья. Огонек горящей на столе свечи позволяет мне увидеть ее слабую умиротворенную улыбку. — К тому же Пхра Джай — мой сын.

Я так широко открываю глаза от изумления, что кожа на распухшем лице натягивается.

Я морщусь, глядя то на спокойного мудреца, скромно сидящего на табурете, то на смеющуюся колдунью.

У Нок есть сын?

— Вот что, сделай милость, — говорит она, и голос ее звучит гораздо лучше, чем утром. — Приготовь нам чаю, вместо того чтобы разглядывать нас глазами красной рыбы. Нужные травы лежат рядом с плиткой.

Бонза одаривает меня доброжелательной улыбкой и кивает головой. Я покорно хромаю на кухню, стараясь отыскать черты сходства в этих двух лицах. Как много в жизни удивительного.

— Я хожу в Ват Пхо [34] Храм, расположенный в центре Бангкока. , чтобы увидеться с Пхра Джаем раз в два-три месяца, — сообщает мне старуха. — Я должна была прийти вчера, но почувствовала слишком сильную усталость. И он решил наведаться ко мне в гости сам. Мне очень помогла медитация в его компании.

Теперь я понимаю, почему она выглядит значительно лучше. Ее сын-бонза помог духу вырваться из оков тела. Боль уменьшилась, и приступы кашля стали реже терзать ее.

Заваривая чай, я постепенно прихожу в себя от удивления. Но один вопрос продолжает жечь мне язык: если у Нок есть сын, значит, она была замужем. Так где этот муж?

— Мой супруг умер, — отвечает колдунья, которая явно читает мои мысли, как открытую книгу. — В Бирме. Тебя еще тогда на свете не было.

Я ставлю три чашки на бамбуковый поднос, наливаю настой в чайник и несу все к столу.

Монах продолжает безмятежно улыбаться мне. Он не сводит с меня глаз. Я стараюсь не обращать на это внимания, разливаю ароматную жидкость и сажусь на матрас. Как странно пить чай посреди ночи с колдуньей и бонзой. С матерью и сыном.

— Джай стал монахом после смерти отца, — произносит старуха, глядя на сына горящими от материнской нежности глазами. — Он оставил наш дом в Чанг Рай и поселился в Ват Пхо, здесь, в Бангкоке. Я всегда знала, что мой сын пойдет этой дорогой, даже тогда, когда он только начинал шевелиться во мне. В эти минуты меня охватывало абсолютное спокойствие. Даже если какие-то тревоги обуревали меня, то они испарялись, словно вода из кастрюли с кипящим рисом…