Дэйв Хилл - Папина жизнь

Час пик еще ревел вокруг, так что в озелененный анклав, где располагалась Станция Пиллок, мы доползли лишь через добрые полчаса. Я прошелся перед воротами и потянул дверь на себя. Эстелла уже проснулась. Заморгала, когда я доставал ее из автокресла.

— У-тю-тю, Эстелла, — просюсюкал я и перекинул ее через плечо, как большую плюшевую игрушку. — Айда в страшную неведомую тьму.

Эстелла засопела. Я знал, что скоро ее нужно будет кормить. Я раскрыл ворота и зашагал по вымощенной гравием дорожке к крыльцу, с каждым шагом психуя все больше. Еще ни разу я не был так близко к другой жизни моих детей.

— Угадай, что сейчас будет, Эстелла. Зажжется свет! — Так и случилось. Едва мы подошли к крыльцу, в сумерках вспыхнул свет. — Вот так-то, малышка, — пробормотал я. — Если верить в чудеса, они случаются.

Крыльцо — каменные ступеньки и широкая площадка. По бокам рос шикарный плющ. Несколько секунд я медлил, ища за занавесками признаки жизни. Я не видел лестниц ни вверх, ни вниз. Интересно, за каким из окон второго этажа чья детская. Я подошел к двери вплотную. Над дверным молоточком висел красивый дубовый венок, а в углу шнурок от звонка.

Я стучал. Я звонил. Для верности попинал дверь. В доме никого. В конце концов я прислонился к стене и снова достал телефон.

— Алло, приемная поликлиники.

— Я хотел бы записать свою дочь на прием.

— Конечно. Как ее зовут?

— Глория. Глория Стоун.

Последовала короткая пауза.

— А вы ее отец?

— Если только мне кто-нибудь не наврал.

Смешок, потом снова короткая пауза.

— У нас нет никакой Глории Стоун.

— Поверьте мне, она существует. Она наблюдалась у вас с рождения. Глория Стоун, десять лет. Глаза карие, волосы темно-каштановые, божественно прекрасна.

— Не нахожу такую.

— А, тогда посмотрите на «Пиннок».

— Пиннок?

— Да-да, это фамилия ее матери.

Щелк-щелк по клавишам. И затем:

— Ах да, вот она. Глория Пиннок, Лобелия-хаус… — Ровно то место, где я стоял. — А вы Кристофер?

— Да, это я.

Я повесил трубку — не очень надежны эти мобильники.

Сопение Эстеллы перешло в хныканье, затем в плач. Я предложил ей в утешение свой собственный указательный палец. Она жадно набросилась на него, но, как говорят в фильмах, когда герой баррикадирует дверь стульями, надолго это ее не задержит. Я вернулся на мощеную дорожку и побрел обратно, не поднимая головы.

— Добрый вечер, — вдруг прозвучал чей-то голос. Его фальшивая приветливость вывела меня из оцепенения.

— Добрый вечер, — отозвался я. — Не бойтесь. Я действительно опасен только по вторникам.

На нем был толстый свитер, из-под которого торчал крахмальный воротничок. Добро пожаловать в Центральный Далвич, ваше полное приключений путешествие начинается здесь.

— Вы не Кристофера случайно ищете? — не отставал этот, в свитере.

— Нет, я искал своих детей.

Я вышел из ворот. Эстелла завертелась, и мужик слегка отодвинулся. На многих типов орущие дети так действуют.

— Соседский дозор — классная штука, — прорычал я по дороге к машине. Тут мобильник зазвенел трелью из «Одинокого рейнджера» — «Вперед, Серебряный!».

— Алло.

— Это я. Где вы? У тебя было занято.

Я спрятал Эстеллу под пальто, чтобы Анджела не услышала вопли.

— Анджела, с нами все хорошо, мы уже около дома.

Спустя две минуты я вел машину по темной дороге, голова у меня шла кругом, а мой ребенок надрывался на заднем сиденье.

— Пожалуйста, прости, что я тебя напугал. Я дурак. Я не подумал.

Одиннадцатый час вечера. Я вжался в угол на диване, обхватив руками колени и постукивая пальцами по домашнему телефону. Анджела баюкала Эстеллу в кресле Джеда под моим семейным портретом.

— Ладно, забудь, — сказала она. — Я дозвониться не могла — вот это был ужас. Все думала, с кем ты разговариваешь. Испугалась, что вы попали в катастрофу, или еще что-нибудь случилось. Знаешь, как сразу начинаешь воображать себе всякое…

— Знаю, — сказал я. — Начинаешь.

Но пару часов назад Анджела была далеко не так великодушна и добра. Она проснулась, потому что ее подбросило на кровати. Сумерки, меня нет, ребенка нет… Она взглянула на часы и замерла от ужаса. Когда мы пришли домой, Эстелла была вся багровая и уже не визжала, а судорожно всхлипывала. Стыдясь, я передал ее на руки Анджеле.

— Я не буду устраивать тебе истерику, не буду орать и топать ногами, — сказала она. — Только, пожалуйста, Джозеф, пожалуйста, больше никогда не исчезай так с ней.

Больше она не сказала ни слова, пока малышка не успокоилась. Такой я Анджелу прежде не видел — разгневанную и расстроенную. Еще полчаса я не заходил в спальню, где она сидела с Эстеллой, которая наконец успокоилась.