Райдо Витич - Кандагарский излом

Павел задумчиво смотрел на коньяк в бокале, молча выпил его и спросил:

— Она так и боится крови?

— Да. С нашатырем рядом стояла, когда кровь у нее из вены брали. Неужели вы и об этом знаете?

— Он же сказал…

— Не верю, быть не может! Она бы мне сказала! Мне бы она точно сказала! Да и что скрывать, зачем? От меня, самой близкой подруги?

— Есть такие вещи, которые и от себя порой хранишь в тайне. Я тоже очень долго забывал, что там было, Маруся, — вздохнул Гарик, сложил руки на стол и уставился на пустую бутылку коньяка: еще бы пару замахнуть.

Павел долго молчал, а потом спросил:

— Встряска, говорите, нужна?..

— Нужна. Причем на уровне шокотерапии, чтоб все негативные мысли из головы вылетели!

— Шокотерапия?

— Старик, если ты, правда, не ошибся, и меня чутье не подвело, то Бэлле такую встряску надо устроить, что и нам с тобой. Птицу стреляную криком не испугать, — заметил Полонский.

— Знаю, Олесю и раньше было трудно испугать.

— А сейчас тем более — горизонтально ей на все. Она смерть торопит, а зачем? Похоже тебе ответ только и известен.

Павел потер подбородок в раздумьях и кивнул, а потом нехотя рассказал, что произошло шестнадцать лет назад.

Тогда же, посовещавшись, они все вместе и решили, как разбудить Фею.

— Сможешь? — с сомнением спросил друг.

— Я больше ее не потеряю, — только и ответил Павел, и у Гарика отпали все вопросы и сомнения. Он лишь поежился:

— А я б, наверное, не смог. Размяк.

— Смог бы. Если б любил.

— Ты б сначала проверил, старичок, чтоб действительно путаницы не получилось.

— Проверю. Труда не составит. Хотя у меня сомнений нет.

И проверил. На сбор информации и уточнение ушло две недели. Чендряков собирал ее в Санкт-Петербурге, Павел пристально следил за Изабеллой-Олесей здесь. У него не было сомнений, что это она, но он не приближался, не спешил объявить о своем возрождении, пребывая в некотором смущении из-за многих аспектов дела. Павел порой злился на свою любимую, порой сомневался, что она вообще помнит о нем. Да и нужен ли ей человек из далекого прошлого? Сколько любимых было у каждого из живущих, но каждый ли из них помнил о них? Шестнадцать лет — большой срок, слишком тяжелое испытание на прочность чувств. Порой и меньший срок стирает память о лучших днях, самой крепкой привязанности.

Павел решил начать все сначала. Устроить Олесе встряску, а заодно узнать, помнит ли она его, а там, по ходу дела, и решить, открываться или нет. Он хотел, чтоб она жила, а не ломать ей жизнь. Помнит, нужен — откроется, останется. Нет — отойдет, как это ни тяжело, ни больно, и будет следить за ней со стороны, не проявляясь и не навязываясь.

Конечно, ему хотелось верить, что Олеся не забыла его, что любит до сих пор, но пройденный путь, опыт не давали увязнуть в иллюзиях, заставляя реально смотреть на происходящее.

Тринадцатого он подвел итог и зарезервировал номер в закрытом реабилитационном центре для прошедших «горячие точки» на себя и свою жену, получил отпуск и переговорил с психологом, который и посоветовал вернуть психику женщины в исходную точку — в привычное состояние стресса. И уже из этого состояния выводить ее пошагово, под контролем.

Четырнадцатого план был составлен и выверен.

Пятнадцатого Павел произвел выстрел. Именно это было для него самым тяжелым, потому что пуля была настоящая и целился он не в манекен…

Высокие стены, железные ворота, пропускной пункт. Мне показалось, что поверху бетонных плит не хватает колючей проволоки. Хотя сбежать отсюда будет трудно — тайга, глушь, зима.

Павел показал удостоверение крепкому пареньку в форме. Тот кивнул, и второй охранник открыл ворота.

— Это тюрьма? Психлечебница? — спросила я.

— Пансионат, — бросил мужчина, въезжая за ворота. — Предупреждаю сразу: видимая охрана — лишь десятая часть невидимой.

Что ж, спасибо за информацию.

Я внимательно осмотрелась: сквозь стволы елей и кедров можно увидеть берег заснеженного озера, деревянные домики шикарной архитектуры. Но мы въехали в подземный гараж высокого здания, похожего на гостиницу.

Мужчина поставил машину и повел меня к лифту.

— Красиво, — оценила я узкий диванчик в лифте и картину Рериха над ним.

Что-то дзынькнуло, и двери открылись. Ничего себе сервис!

Мы оказались в просторном холле. Налево, направо — коридоры, прямо — стеклянные двери главного входа, ковровые дорожки, уютные кресла, столики с газетами и напитками, стойка портье, но за ней стояла женщина в медицинской форме — белом халате с зелеными вставками и в зеленой шапочке. Очень представительная мадам, оценила я: гладко зачесанные светлые волосы, скромные сережки в ушах, легкий макияж, бесцветный лак на коротких ноготках, ухоженные руки без колец; гордая осанка, милая улыбка. У входа — дуб-охранник. Именно дуб — здоровый, высоченный, с сонно-равнодушной физиономией, взглядом серых глаз.