Райдо Витич - Кандагарский излом

А как он может не знать?

Значит, не Полонская? Кто-то из медперсонала? Как его там — Терентьев?

Ничего не понимаю, а надо бы…

Если они узнают, а узнают, то не только мне конец — Ляле. Но опять же, смотря, что им надо — сердце у меня действительно здоровое, и печень, и… Черт, о чем я думаю?!

Я посмотрела на кафель: рискнуть или не рисковать? Если на его поверхности написать номер машины и призыв о помощи — наверняка сработает, пусть не сейчас, так через час. Чем написать? Хоть мылом.

Но что дальше? Где гарантия, что после меня не зайдет служащий или та же мамочка, чтоб вымыть руки малышу? И что тогда? Киллер всех перестреляет — беретта в наплечной кобуре под его курткой. Взять его не возьмут — и думать нечего. Кто? Мамаша? Толстяк? Субтильный паренек-буфетчик? Ни один из них не похож на героя-одиночку. Итог будет не в мою пользу: киллер благополучно или нет — это уже частности — уйдет. Не факт, что не со мной и не положив всех присутствующих. Ситуация еще больше ухудшится — Лялька в таком случае однозначно попадет под удар. Убить его мне? А где гарантия, что он действует один? Наоборот, наверняка с ним в паре минимум двое. А если он обычный курьер? Взял, привез, передал?

Действовать наобум, рискуя жизнью своей — нет проблем, но Лялечкиной — ни за что!

Я принялась вытирать руки одноразовым полотенцем, глядя на свое отражение в зеркале, и поняла, что буду делать: выясню, сколько человек в группе, как куда, для кого, что… А потом сама убью садиста. И пусть умру от вида крови — ерунда!

В этот момент дверь в комнату распахнулась и на пороге появился он. Оглядел стены, пол, шагнул внутрь и проверил кабинки.

— Мы же договорились, — напомнила я в который раз, понимая, что он ищет. И поблагодарила свой инстинкт, что не засыпал, как его не убаюкивали последние шестнадцать лет тоскливо-обыденной жизни. Вот бы сейчас киллер надпись увидел…

— С тобой?

Да, не дурак. И имя у него, наверное, Фома. Неверующий.

Он оглядел меня и кивнул в сторону выхода:

— Плов стынет.

Ели молча. Я завидовала хорошему аппетиту и свежему виду своего соглядатая. Ничего таких не берет. Сколько он по трассе прогнал? Ночь не спал — а посмотришь и не догадаешься. Даже щетины нет — побриться успел, гад. Но больше всего меня нервировали его глаза. Глаза, что я не смогла забыть за долгие годы, они были точь-в-точь. И словно насмешка, плюха — смотрели на меня, принадлежа другому лицу. Осанка, манеры — я могла спутать, забыть. Голос был более хриплым, глухим. Но глаза…

Издевается природа над людьми, как может.

«Хватит ерундой заниматься», — одернула себя.

Вздохнула, через силу запихивая в рот рис. Все правильно, я должна есть, чтоб остаться привлекательной для своих палачей. Гусей перед Рождеством и то откармливают, а я ценнее, я контейнер с органами.

Нет, что за чушь пришла мне в голову? Как я могла сравнить его и этого? Робот-автомат, аппарат по штамповке купюр, и неважно, каким способом. Тот бы на такое не пошел.

Клинит меня. Вижу, чего нет, не вижу, что есть.

Передо мной появилась чашка с чаем и белая баночка с синей надписью.

— Выпей, — приказал киллер.

Яд? Скорей витамины.

Я молча открутила крышку. Внутри были сине-красные капсулы. Что ж, теперь заботясь о моем организме, торговцу живыми органами по логике нужно еще и «орбит» мне выдать.

Я демонстративно закинула капсулу в рот, запила чаем и, качнувшись к мужчине, открыла рот, продемонстрировав отсутствие лекарства за щекой и зубами.

Он одарил меня задумчивым взглядом, выдал пластинку жвачки и забрал банку с капсулами.

Завтрак закончился.

Мы сели в машину, и я для собственного успокоения задала вопрос, чтоб больше никогда не возвращаться мыслями к раритетам, не травмировать себя ненужными воспоминаниями, не выкапывать из глубин памяти боль. Мне ее хватает сейчас и без прошлого.

— Вы убедились в моей лояльности. Может, ответите тогда на один вопрос: как вас зовут?

Он оглядел меня и сухо выдал:

— Павел.

Я вздрогнула и прикрыла веки, чтоб не видеть того, кто смел носить столь дорогое для меня имя, и попыталась утихомирить вмиг расшалившееся сердце. Я понимала: большей боли мне уже не получить и сердце не унять.

Я надолго потеряла дар речи.

У меня, как и у любого, кто дожил до зрелого возраста, был за спиной мешок грехов, воз долгов и мимолетные призраки счастья. Пара тайников в душе, пара могилок несбывшихся надежд. Но маячок же упования на безоблачную старость, не зря прожитую жизнь уже еле тлел, он почти потух еще до встречи с киллером.