Иван Беркутов - Собибор. Восстание в лагере смерти

Нет, этого Хаим не мог вынести! Он выронил стакан с водкой, тот упал и разбился. Бекман нахмурился:

– Битая Жопа не ценит чести? А ну-ка вылижи все с пола! Лижи! Тебя, жида, угостил ариец!

Хаим был готов броситься на эсэсовца… Но тут он встретился глазами с Сельмой. Та сделала ему знак: терпи! И он опустился на колени, наклонился и начал вылизывать спиртное. Бекман довольно усмехнулся:

– А говорил – не пьешь! Дескать, ваш еврейский закон не велит… А вон как лакаешь… Ни в чем вам, жидам, верить нельзя!

…Чуть в стороне, возле коттеджа, проходили «скачки». Ими руководил комендант Первого лагеря Френцель. Немцы пригнали сюда десяток заключенных, в числе которых были и оба руководителя восстания – Лео и Печерский. Заставили их встать на четвереньки. Им на спины уселись эсэсовцы – и погнали своих «лошадок» вокруг бараков. Один круг, второй, третий… Вот была потеха! Немцы просто с ног падали от смеха…

…Сержант Отто и его приятель с поезда, такой же здоровяк Георг поспорили: кто больше убил евреев одним ударом кнута. Каждый утверждал свою правоту. Требовалось разрешить спор на практике.

– Только кнутом! – оговорил условия Отто. – Кулаком каждый дурак сможет.

– На что спорим? – деловито спросил Георг.

– Как в тот раз – на большую бутылку водки.

– Идет.

Отто оглянулся, и увидел невдалеке Семена, одного из участников восстания.

– А ну, подойди сюда! – скомандовал немец.

Семен был вынужден подойти. Георг замахнулся – и со всей силы опустил свой кнут на спину заключенного. Семен упал, как подкошенный. Оба немца склонились над ним. И услышали стон узника, его хриплое дыхание. Это привело Отто в неподдельную радость.

– Ты дышишь? Дышишь? Молодец! – похвалил он заключенного.

Затем повернулся к приятелю:

– Проиграл, баварская морда! Продул старику Отто! Еврей-то дышит! Он как огурчик. Вот, смотри, как надо.

И он размахнулся над лежащим Семеном. Но Георг его остановил:

– Ну, нет! Добивать нечестно. Надо с ног свалить.

– Хорошо! – согласился Отто. – Могу и свалить. Учись, сынок, пока я добрый. Кого бы нам…

Его взгляд упал на молодого музыканта – тот, стоя неподалеку, услаждал «арийцев» своей игрой на скрипке. Отто взмахнул бичом… и молодой музыкант упал замертво. Семен, не в силах подняться, с ненавистью смотрел на «умельца»…

…Лейтенант Зигфрид Гринхаус сидел в коттедже «веселая муха» и слушал доносившуюся со двора музыку. Как и все эсэсовцы в эту ночь, он был порядочно пьян. И как всегда, лейтенант рассматривал свои начищенные сапоги. Вычищенные до зеркального блеска сапоги были его фетишем, образцом всего лучшего в жизни, мерилом успеха.

Сапоги, как всегда, были начищены безупречно. Но что-то все же вызвало недовольство лейтенанта Гринхауса, и он сердито посмотрел в сторону стоявшего у дверей Тойви. Это он, Тойви, отвечал за чистоту одежды и обуви лейтенанта.

Если нужно было сделать замечание заключенному, не стоило открывать рот. Можно было сделать это по-другому, эффектнее. Лейтенант достал пистолет и выстрелил в сторону Тойви. И с удовлетворением отметил, как испугался паренек, как присел, пытаясь заслониться руками – словно от пули можно было заслониться.

Гринхаус вскочил и схватил паренька за волосы, приставил пистолет к его голове.

– Ты должен чистить мои сапоги до блеска! – процедил он. – До красоты! Ты знаешь, что такое красота?

Тойви опустился на колени и начал надраивать сапоги эсэсовца. Он был по-настоящему испуган. А Гринхаус наслаждался ситуацией. Возвышаясь над Тойви, он назидательно произнес:

– Евреи лишены чувства прекрасного. Грязные сапоги, грязные руки, грязные уши, грязные мысли…

Он снова навел пистолет на Тойви – прямо ему в лицо! – и спустил курок…

Грянул выстрел… Но Тойви остался жив. Он слышал, как хохочет эсэсовец. И понял, что патрон в обойме был холостым. А еще он чувствовал, как что-то мокрое стекает из его штанов на пол…

Гринхаус погладил паренька пистолетом по голове, сказал сочувственно:

– Бедный малыш!

…«Скачки» наконец закончились, немцы ушли. Узники, предмет их забавы, остались лежать во дворе. К Печерскому и Лео подошла Люка.

– И ты это вытерпел? – с нежностью и сочувствием спросила она Александра.

– Постарался, – отвечал Печерский.

– Не ожидала от тебя, что теперь ты лошадь, – сказала девушка.

Теперь в ее голосе звучало уже не сочувствие, а скорее разочарование. Кажется, она ждала от человека, которого успела полюбить, более храброго поведения. Даже ценой жизни…