Валерий Алексеев - Улыбка навсегда - Повесть о Никосе Белояннисе

— Белояннис! — полковник Симос даже привстал, торжествуя: наконец-то нашелся повод. — Я лишаю вас права задавать вопросы свидетелям до конца этого заседания. При повторении подобных инцидентов…

— Господин председатель! — звонко сказал Никос. — У меня нет больше вопросов к свидетелю, я хотел бы обратиться непосредственно к вам.

Полковник Симос подумал, затем кивнул.

— Обращайтесь.

— Господин председатель, не кажется ли вам странным, что асфалия уже в декабре тысяча девятьсот пятидесятого года могла судить о содержании шифрограммы, ключ от которой был найден, как утверждал свидетель Ракинтис, лишь четырнадцатого ноября тысяча девятьсот пятьдесят первого года?

По залу пронесся шумок: газетчики были быстрее в своих реакциях и оживленно завертелись, в то время как полковник Симос, нахмурясь, соображал, как он должен ответить. К чести господина Панопулоса, на лице его не дрогнул ни один мускул: генеральный директор сохранял гордое достоинство. Надо думать, это ему дорого стоило.

— Нет, это мне не кажется странным, — с натугой произнес наконец полковник.

— Мне тоже, — сказал Никос и сел.

Бацис хлопнул его по плечу. Элли сжала его руку.

— Нельзя так, нельзя так, — зашептала она, — ты посмотри, они тебя уже все ненавидят, они не простят тебе этого, они тебя убьют. Не надо показывать, что ты их настолько умнее… Смотри, с каким лицом он уходит, ты думаешь, он простит тебе этот позор?

— Но я не уверен, — сказал Никос, — что мне так уж нужно его прощение. Кроме того, они попадают впросак не потому, что глупы: их ложь неумна, а сами-то они, возможно, очень способные люди…

Вся «военная линия» процесса упиралась в Такиса Лазаридиса, который был призван в армию незадолго до ареста и сидел на процессе в солдатской униформе. Обвинение тщательно обходило вопрос о том, когда Такис был призван в армию. В конце концов выяснилось, что мобилизовали его уже после гибели Вавудиса, в сотрудничестве с которым он обвинялся, и, следовательно, никакой информации с северной границы Вавудис от него получить не мог. Такис отверг предъявленное ему обвинение в шпионаже, а на вопрос, является ли он коммунистом, ответил, что не состоит в партии, но разделяет коммунистические идеи.

— Не понимаю… — пожимал плечами Цукалас. — Разделяйте, ваше право, но неужели нельзя разделять идеи молча?

Димитриос Бацис, молодой адвокат, редактор журнала «Антеос», сын вице-адмирала ВМФ Греции (к большому сожалению обвинителей, отставного вице-адмирала, о чем многие газеты умалчивали), был обвинен в том, что являлся главным казначеем шпионской группы. На самом же деле он собирал средства для помощи семьям политических заключенных, однако суд упорно представлял его «главным держателем русского золота». Сумму найденных у него при обыске сиротских денег полиция назвать отказалась. Указывалось лишь, что она «довольно велика». Слова же самого Бациса в расчет, конечно, не принимались. На вопрос о том, признает ли он себя виновным, Бацис ответил отрицательно. Он добавил, что всегда был на стороне людей, борющихся за свободу, и хотел бы быть причисленным к их рядам. Один из журналистов, напрягши свою фантазию, истолковал эти слова в том смысле, что Бацис выразил пожелание искупить свою вину в Корее, где в составе «войск ООН» были и греческие отряды.

25 февраля Белояннису было предоставлено последнее слово. Собрав свои бумаги, он подошел к микрофону, выждал минуту, пока улеглась суета, поднятая перебегавшими с места на место фоторепортерами, и негромко произнес:

— Господа военные судьи…

Зал показался Никосу темным, душное пространство его загустело, лица растаяли. Никос представил себе, как там, в глубине темноты, вцепившись худыми пальцами в спинку стула, застыла Василики Белоянни, а где-то возле прохода, держа наготове карандаш над страничкой блокнота, сидит Николай Гусев, корреспондент ТАСС… но не для них он собирался сейчас говорить, и не для Элли, которая смотрела на него с первого ряда, и не для товарищей по скамье подсудимых: эти близкие ему люди и так все знали, все понимали, и каждый из них, встав здесь, у микрофона, мог бы повторить все то, что он собирался сказать.

Полковнику Симосу тоже было все ясно заранее, и если он сидел, выпрямив спину и положив руки со сплетенными пальцами перед собою на стол, окостеневший, с резко обозначившимися складками на шее и щеках, весь внимание, весь готовность вмешаться, то потому лишь, что «выполнял свой воинский долг». В такой же напряженной и отчужденной позе он будет сидеть на скамье подсудимых среди прочих военных преступников, если только доживет до своего судного дня.