Конечно, работа не заполняла его целиком: он так же, как и все, жадно набрасывался на попадавшие за тюремные стены газеты, так же замирал у окна, вслушиваясь в последние новости, передаваемые по радио, пытаясь уловить недоговоренное, разгадать намеки.
А новости поступали унылые. Стремительно росли цены, дорожало все.
— Как будто это мы — побежденная страна, а не Германия, — говорили заключенные. — Там инфляция давно позади.
— Вам-то что? — огрызались надзиратели. — Вы здесь на даровых харчах, а народ мучается.
Думали они при этом, конечно, не о народе, а о том, что повышение цен съедает и их жалование. Рост цен по всей стране в два с лишним раза превышал рост зарплаты.
По-видимому, Пластирас рассчитывал на то, что Америка, стоит ее попросить, завалит всю Грецию золотом, и положение поправится само собой. В абсолютных цифрах, да еще для человека неискушенного, золотой поток, хлынувший из США в Грецию, и правда мог показаться внушительным. Миллионы по плану Маршалла, миллионы по доктрине Трумэна, миллионы через Американскую миссию помощи…
— Ну-ка, подсчитаем, — сказал Никос, — во что обошлась наша национальная гордость.
Получилась ошеломляющая сумма — что-то около двух миллиардов долларов за восемь лет.
— Сколько же выходит на каждого грека?
— Тридцать три доллара в год, — подсказал кто-то. — Меньше, чем по три доллара в месяц.
— Как раз на сигареты, — сказал Никос. — Дешево же купили Грецию…
Послушав радио, заключенные хмуро разбредались по камерам, свирепо ругались:
— Скоро с сумой пойдем по всей Европе…
Однажды вечером вспыхнул спор.
— А что вы вздыхаете, что брюзжите? — сказал Саввас. — Нам все это только на руку! Пусть грабят Грецию, пусть все разваливают! Чем хуже живет народ, тем ближе он к революции.
— Позволь, но в резолюциях ЦК… — сказал Яннис Михалопулос — полковой командир Никоса в ЭЛАС.
— Да, да, конечно: хлеб, демократия, Мир. Не думал я, что надо объяснять такие элементарные вещи…
— Но все же объясни, — настаивал Яннис.
— Да что тут объяснять? Мы требуем хлеба, потому что в стране нет хлеба. Мы требуем мира, потому что в стране нет мира. Мы требуем демократии, потому что в стране нет демократии. Все ясно даже ребенку.
— А если бы все это было? — вкрадчиво спросил Яннис. Школьный учитель по профессии, он разговаривал с Саввасом, как с гимназистом.
— Пустой разговор, — отмахнулся Саввас. — Не могут они дать все, чего мы требуем, и в этом их бессилии — наша сила. Поэтому я и убежден: чем хуже — тем лучше.
— Нет, нет, постой, — Яннис переглянулся с Никосом. — А если бы все-таки они смогли?.. Представь: ты просыпаешься — а в Греции ни одного заключенного, никто не умирает с голоду, никаких казней, и прямо тебе в постель надзиратель приносит «Ризоспастис»? Что тогда?
— Тогда я решил бы, что это сои, и снова заснул бы.
— А если серьезно?
— Серьезно — тогда нам пришлось бы самораспуститься, — отрезал Саввас.
— Вот как? — вмешался Никос. — Это очень любопытно.
— Простая логика! — Саввас разгорячился: его занесло, и он уже не мог остановиться. — Мы — партия голодных и бесправных. Не будет бесправия, не будет голода — не будет и партии.
— Смотри-ка! — засмеялся Никос. — В руках у них такое верное средство против нас, а они им почему-то не пользуются!
— Не пользуются, потому что не могут.
— Нет, друг мой, — серьезно сказал Никос. — Не пользуются потому лишь, что голодными и бесправными управлять легче. Голодный только о том и думает, как бы прокормить себя и семью. А накорми его — и уже так просто не обманешь.
*
В один январский день в Керкиру прибыл пароход с новой партией заключенных. Вместе с заключенными сошли на берег несколько хмурых прилично одетых штатских, в которых умудренные опытом «старожилы» тюрьмы сразу признали сотрудников асфалии. Гости, не мешкая, направились к начальнику тюрьмы, и через какие-нибудь полчаса надзиратель сообщил Белояннису, что ему велено собираться в дорогу. Товарищи Никоса по камере зашумели:
— Это возмутительно! Беззаконие! Белояннис осужден и по закону должен находиться здесь до конца срока!
Надзиратель только пожал плечами:
— У них бумага, там все в порядке, они требуют выдачи Белоянниса.
Никос молча собрался — кстати, это было несложно. Последние главы очерка были только что переправлены на волю, и брать с собой ему было фактически нечего. Он хотел написать несколько писем, но в этом ему отказано: пароход скоро отплывает, надо спешить. Это тоже было противозаконно: в случае перевода в другую тюрьму заключенный имел право сообщить об этом родным, но спорить было бессмысленно.
Читать дальше