Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Не пора ли это прекратить?

– Что прекратить?

– Вилять, юлить, унывать и вешать нос! Думаешь, я ничего не замечаю?

И тут Михаил Ильич объяснил, как он узнал, что с его другом творится что-то неладное. Поначалу он просто хотел пригласить Ребмана в концерт и сперва позвонил в пасторский дом, потом – на фирму, и в обоих местах получил ответ, что им неизвестно его местопребывание. Что, собственно, произошло?

Тут Ребман поведал другу все, как на духу: и об уходе со службы, и о размолвке с Ниной Федоровной.

– Но, все же, я не могу понять…

– Чего не можешь понять?

– Того, что пасторша указала тебе на дверь в тот самый момент, когда ты потерял место. Русская так бы не поступила.

Ребман невольно улыбнулся:

– Но она-то как раз и русская, батенька, самая что ни на есть.

– Нет, ни одна русская женщина так бы не поступила!

– Так она ведь ничего и не знала. Если ей шеф не сообщил, то она до сих пор в неведении. А самому открыться ей мне духу не хватило – и без того тошно.

– И где же ты теперь обретаешься?

– Вот здесь, – Ребман указал на дом «Русского страхового общества».

– Я не спрашивал, где ты служишь. Где ты живешь?

– Здесь и живу. А зарабатываю на хлеб совсем по-другому.

Его друг удивляется:

– Неужели ты можешь себе позволить жить в самом большом и дорогом доходном доме Москвы?

– Внутри там совсем не так изысканно, как кажется снаружи. У меня крохотная коморка на верхнем этаже, которую я делю с клопами. Мне они, правда, нипочем: кажется, я и для них недостаточно хорош.

– И с чего же ты живешь?

– С процентов, – раздраженно ответил Ребман.

– Да нет же, говори серьезно, не видишь разве, что я хочу тебе помочь? Если жилье слишком дорого, можешь переезжать ко мне и оставаться, пока не подыщешь чего-то более подходящего. А питаться можешь по моему абонементу в кружке. Буду рад, если ты ко мне переедешь.

Ребман покачал головой:

– Спасибо тебе, ты очень добр, но у меня все не так уж плохо. За эти годы я кое-что скопил, да и пасторша хорошо вела мои дела, так что пока я могу еще не слишком беспокоиться. И работа у меня есть, даже более интересная и прибыльная, чем раньше, и чувствую я себя намного лучше. Было глупо так долго оставаться в этой международной дыре. Так что обо мне не тревожься, не пропаду.

Больше Михаил Ильич ни о чем не расспрашивал. Что толку? Ведь Ребман даже не посчитал нужным сказать, чем он теперь занимается.

Когда Ребман убедился, что госпожа пасторша и вправду желает, чтобы он от них съехал, он сразу снял все деньги со своего счета в банке – искать другое место без диплома и рекомендаций, да еще и посреди революционных беспорядков не имело никакого смысла. Через хорошего знакомого ему удалось добиться выплаты всей суммы в царских рублях, которые хоть официально и приравнивались к керенкам, но на черном рынке стоили вдвое дороже. С двумя с половиной тысячами царских рублей вышел он утром из банка, а вечером у него в кошельке уже была пятитысячная пачка керенок.

Затем он отправился к одному из своих друзей-музыкантов, тому, что коллекционировал скрипичные смычки, и в ходе беседы затронул нужную струну:

– Аркадий Тимофеич, у вас есть еще те сигары, о которых вы мне как-то рассказывали?

– Да-да, они еще здесь. Хотите одну?

– Нет, но по ящику каждого сорта я бы с удовольствием взял. Хочу попробовать их продать.

Аркадий Тимофеич смерил Ребмана подозрительным взглядом:

– Я и сам пытался их сбыть, для того их мне друг и прислал из Гаваны. Но никто не берет, в России нет охотников до сигар.

– Когда пытались и где?

– Ну, примерно полтора года назад предлагал своим знакомым.

Теперь уже Ребман посмотрел на собеседника со снисходительной улыбкой:

– Я не стану их предлагать своим знакомым, я их продам. Давайте мне по ящику каждого сорта, я вам сразу заплачу. Сколько их всего?

– Пятнадцать тысяч штук, триста ящиков. Вы что, всерьез собираетесь покупать этот мусор?

– Сколько вы за них хотите?

Аркадий Тимофеич назвал цену. Столько же он просил за них полтора года назад.

Ребман быстренько прикинул в уме: цена еще довоенная.

– По рукам, беру! Но не все сразу, а партиями по несколько ящиков. А когда продам полдюжины ящиков, приду снова, за следующей партией. Согласны?

– Еще бы! Я вам даже сразу дам пять ящиков с самыми большими сигарами.

Ребман упаковал шесть ящиков по пятьдесят сигар в каждом и немедленно начал действовать. Он оббегал весь город, не пропустив ни одной, даже самой захудалой лавки, везде повторяя одно и то же: