Альберт Бехтольд - Петр Иванович

– Хорошо, – согласился пастор, – пригласим настройщика.

– А есть в Москве настройщик органов? – поинтересовался Ребман в надежде, что ему все же удастся избежать роковой минуты своего вступления в должность церковного органиста.

– Конечно, у нас имеется настройщик органа. Его сегодня же вызовет староста, и к воскресенью все будет в порядке.

И действительно, на следующий же день явился настройщик, старичок, настоящий божий одуванчик, без единого зуба во рту, точно такого же вида, как бывший органист у них в Кирхдорфе, глуховатый Клаус, всегда путавший песни и всю службу ставивший с ног на голову. Настройщика зовут Арнольд. Не поможет ли ему Ребман с клавишами?

– Как будто мне больше нечем заняться, – ответил Ребман, а про себя подумал: «Этот мастер толком и не слышит, наверняка тот еще умелец!»

Но все пошло как по маслу. За три дня они полностью привели орган в порядок, все тридцать шесть регистров. Ребман сидел на скамье и нажимал на клавиши: они строили, как скрипку, по квинтам, или, если держать приходилось слишком долго, он клал на клавиши колодки из меди, пока старик сзади не кричал: «Хорошо, следующую!» или «Порядок, дальше!» И было вовсе не скучно, даже очень приятно и красиво: долгие, мягкие звуки органа, которых Ребман не слышал с того самого времени, как уехал из дому. И что еще интересно: иные трубочки малюсенькие, словно карапузики, но зато какой устрашающий рев басов! И как же чисто строит этот старичок, вот это чувство!

Когда они закончили, маленький человечек спросил, можно ли ему сначала самому попробовать поиграть?

– Конечно, – согласился Ребман, ожидая услышать попурри из доморощенных пьесок, что обычно играют настройщики фортепиано. Такие он слыхивал дома, если у кого-то настраивали инструмент. Но тут из органа мощным потоком полился звук, да какой! – словно на скамье органиста восседал сам Иоганн Себастьян Бах! Ребман заслушался. А маленький старичок все музицирует, будто за завтраком чай попивает.

– Боже ты мой, где ж вы этому научились?

– Научился? – кричит своим надтреснутым голоском старик. – Я вообще нигде не учился, не было такой возможности!

И настройщик рассказал Ребману свою невероятную историю:

Он вырос в поместье, где-то в глуши Тверской губернии. Его отец крестьянствовал, имел молочное хозяйство. Бывший швейцарец, из кантона Люцерн:

– Да-да, и во мне течет швейцарская кровь! Мой дед с наполеоновской армией отправился в Россию, попал здесь в плен. Отморозил обе ноги. Я еще его застал прыгающим на двух костылях. Когда хозяин поместья увидел, что я люблю музыку и имею способности, он разрешил мне присутствовать на уроках музыки у его детей. Но я скоро превзошел их, хотя начал учиться позже. В конце концов, хозяин порекомендовал меня Рубинштейну, чтобы я мог…

– Вы учились у знаменитого на весь мир Рубинштейна!

– Нет, не у Антона, у его брата Николая, который тогда был директором Московской консерватории, в те годы, когда Чайковский в ней ушился. Видели рояль там, в салоне? – он указал большим пальцем в сторону квартиры пастора. – Это его концертный рояль. Так я, значит, поехал в Москву, и отец со мной – и сыграл знаменитому Рубинштейну. Как я боялся, можете себе представить.

– Сколько же вам было лет?

– Еще и тринадцати не исполнилось. А я, вдобавок, был еще очень маленького роста и такой застенчивый. Я казался себе муравьем перед огромным Голиафом. И у меня подкосились ноги. Профессор так отделал меня, да не наедине, а… – и тут он употребил русское слово, которое нельзя ни повторить, ни перевести, – перед всем классом! «Мадмуазель Арнольд! Ну же, мадмуазель Арнольд!» – кричал он мне каждый раз, когда я не колотил по клавишам, как кузнец. Короче говоря, я не только ничему у него не научился, но даже разучился играть и позабыл все то, что уже умел. И вот теперь я настраиваю фортепиано и органы и еще и приторговываю, чтобы заработать себе на жизнь.

– Инструментами?

– Да-да. Дома у меня есть несколько прекрасных инструментов. Заходите как-нибудь взглянуть. У меня даже есть орган, – он засмеялся, – не такой большой, как этот, но зато мой! Приходите же, я буду рад!

Он дал Ребману адрес, и, поскольку тому особенно нечем было заняться, кроме как подготовкой к предстоящему в воскресенье дебюту на органе, Ребман отправился с визитом в один из ближайших дней после полудня. Целую вечность пришлось ему искать, пока он наконец не набрел в одном из самых дальних переулков на Покровке на старинную, совсем покосившуюся избенку, в которой, казалось, могли ютиться разве что мыши да крысы.