Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

– Ой, дорогой… – сказала она, часто дыша. – Так жарко. Давай немножко отдохнем. Здесь сухо и прекрасно.

Она опустилась на траву возле зарослей дикой азалии. Ее освещенное солнцем лицо обратилось ко мне, в ее темных глазах был легкий испуг. Лежа рядом, я взял ее руку, маленькую ладонь, горячую и влажную. Ее пальцы сомкнулись на моих, крепко-крепко.

Голова у меня шла кругом, но чувство того, что дозволено, а что нет, не оставляло меня. Это была девушка Фрэнка, как я мог посягать на то, что мне не принадлежало? И еще: под его влиянием и благодаря многим часам занятий в кабинете Дингволла я обрел достойную похвалы добродетель, так что даже прислуживал на утренней, в одиннадцать часов, мессе Канона. Увы, змий в этом подобии райского сада продолжать нашептывать мне в ухо, и в любой момент из ниоткуда на колени моей спутницы могло упасть яблоко. И действительно, как бы в приятии подобного действа она медленно прикрыла веки. Однако затем, когда я слепо наклонился к ней, издали раздался крик, целая череда криков, просто настоящий трам-тарарам, и, вскочив, изумленные и потрясенные, мы увидели, как кто-то ломится внизу сквозь кустарник, – это был Дэвиган, потный, запыхавшийся, засиявший при виде нас, однако что-то почуявший.

– Я думал, не найду тебя. Встретил Фрэнка на Чейпл-стрит. Решил зайти за тобой и помочь.

Он стоял там, лыбясь как идиот, сжимая пучок каких-то растений.

– И посмотри, что я нашел для тебя. Не знаю, что это такое, но мне понравилось.

Кэти смотрела куда-то вниз и в сторону – она была страшно бледна. Мое сердце било в грудину, как в барабан. Я посмотрел на Дэвигана и его трофей:

– Это вонючий корень фенхеля, дубина! Почему бы тебе его не съесть?

Но Дэвигана ничем нельзя было прошибить. Он болтался возле нас весь день, и, когда я, не выдержав, ушел, он все еще оставался рядом с Кэти.

Можете себе представить мое состояние, когда я размашисто шагал к дому по Крейг-Кресент. Внезапно на углу из боковой двери в приемную врача вышел доктор Эннис – в руках у него были составная удочка на лосося и острога.

– Как сегодня крыжовник? – громко спросил он.

Я не был уверен, что смогу ответить что-то вразумительное, поэтому просто изобразил хилую улыбку.

Он пристально посмотрел на меня:

– Хочешь половить рыбу?

Я понял, что этот добродушный старый распутник посочувствовал мне, явно чем-то расстроенному. Чтобы не упасть в собственных глазах, я должен был бы отказаться от его приглашения. Но я нуждался в общении, и мне нравилось ловить рыбу. До того как отец заболел, я часто рыбачил вместе с ним.

Мы сели в старый черный «форд». Доктор Эннис вел машину молча и, как и следовало ожидать, на дикой скорости. Вскоре мы были уже у Моллоха, на дальнем конце озера, где у доктора была лодка, и до самого вечера я греб, изгоняя из себя вместе с по́том плотское желание, тогда как он забрасывал удочку в разных бухтах по пути. Казалось, что это пустая затея, но только начало смеркаться, как он сменил свою блесну на большую зулу [150] Зулу – мушка, вид приманки для рыбалки нахлыстом. Считается, что название появилось в конце XIX в., в период колониальной войны с зулусами, которую вели англичане. и с первым броском поймал рыбу. Десять минут спустя я ударил ее острогой и перетащил в лодку – прекрасного проходного лосося.

– Здесь добрых двенадцать фунтов! – загоготал доктор. – Ты мне здорово помог, парень. И на веслах был молодцом. Заслуживаешь хорошего глотка.

Мы причалили к берегу, заперли лодку на замок, поднялись по гальке в бар «Блэамор армс», где доктор с изрядной долей хвастовства показал наш улов и заказал себе двойного «Джона Дюара».

– А ты что будешь, Лоуренс?

– Пиво, – сказал я твердо. Я бы предпочел скорее умереть, чем попросить лимонада.

Он посмеялся:

– Будешь отличным студентом-медиком. Налейте-ка ему мягкого с горчинкой.

Примерно один час и три двойных виски спустя Эннис окунулся в теплую темную ночь, погремел коробкой передач, и мы покатили в Ливенфорд. После второй не такой уж мягкой порции эля мне стало славно, и доктор пребывал в самом добром настрое. Ему нравилось внимание окружающих, и в баре он выдал местной публике весь свой репертуар полуприличных шотландских историй. Он продолжал похохатывать, покашливать и покряхтывать. Внезапно он сказал:

– Кэрролл, дружище, ты мне близок, как никто. Скажи, что там за дела, по-твоему, между моим сыном и этой девицей Консидайн? Это же у них началось еще с чертовых пеленок.