Арчибальд Кронин - Песенка в шесть пенсов и карман пшеницы (сборник)

Но оцепенение, защищающее от острого шока, в котором я находился, не всегда помогало. И время от времени ошметки страха и ужаса, как зловонные отбросы, всплывали на поверхность моего разума. Тогда то, что мне пришлось испытать, снова набрасывалось на меня. Сеть обманов, опутавшая меня, – это было не самое страшное. Гораздо страшнее, много страшнее полиции, задержавшей меня, когда все вышло наружу, и учинившей допрос, даже страшнее того липового забега, была мысль о Норе. Я вздрагивал, когда в моей голове снова раздавался голос женщины: «дешевая шлюха… сдать в полицию… выкидыш…». Жизнь была подлой и ненавистной, разве можно когда-либо снова поверить в кого-то или во что-то?

Наконец за окном проплыл пригород Уинтона, поезд замедлил ход, и контролер, отодвинув из коридора дверь, снова вошел в мое купе. Вздрогнув, я протянул билет, выданный мне этим утром сержантом полиции и уже три раза прокомпостированный.

– Следующая остановка Уинтон. – Он был склонен поболтать, поскольку, конечно же, не знал, что я провел воскресенье в Бервикской тюрьме. – Долгий путь, парень. И с самого раннего утра.

Мне пришлось подумать, прежде чем нашелся ответ.

– У вас тоже, – наконец сказал я.

Он посмеялся:

– Это моя работа. Едешь на каникулы?

– Нет, – тут же ответил я, как будто нажали кнопку, выпустившую на волю мою затаенную мысль. – Я еду в университет, к двум часам, чтобы сдать экзамен.

– Неужели? – сказал он. Было видно, что мои слова произвели на него впечатление.

– Да. Я три месяца готовился.

– Судя по твоему виду, тебе это непросто далось. Ну, удачи, парень.

Я поблагодарил его. Он дружески кивнул и вышел.

Я и в самом деле почувствовал странное облегчение, после того как открыто провозгласил свое намерение. Возможно, в моем нынешнем состоянии это было не более чем навязчивое побуждение, рефлекторно сформировавшееся за месяцы систематической подготовки. Однако я помнил, что дал слово Пину и должен попытаться сдержать его после катастрофического позора этих выходных. Тем не менее, хотя я понимал, что́ именно должен делать, и притом почти машинально продвигался к цели, порой я не без труда идентифицировал себя с этим другим собой. Эта моя особенность, которая со временем избудет как что-то внешнее и пустое, была в ту пору довольно пугающей, когда я, казалось, полностью утрачивал самого себя и брел, потеряв свою индивидуальность, в странном мерклом пространстве. Но так случалось лишь иногда, и, когда это проходило, как сейчас, я снова становился Лоуренсом Кэрроллом, которому именно сегодня в два часа дня предстояло оказаться в университетском зале на Гилмор-Хилле, в Уинтоне.

Паровоз, со свистящим хлопком выпустив последнюю порцию пара, дернулся и остановился на Северном Британском вокзале Уинтона. Я испытывал смутное облегчение, что мы прибыли не на Центральный. Я вышел из своего купе и пошел по платформе к выходу на Квин-стрит, убедившись, что поезд прибыл в двенадцать сорок, опоздав всего лишь на пять минут. Мне не нужно было торопиться – все, что мне предстояло, можно было сделать основательно, в достойной манере. У меня все еще оставались монеты в кармане, и, поскольку мне показалось правильным подкрепиться перед экзаменом, я решил в обязательном порядке пообедать. Неподалеку, по другую сторону улицы, я увидел вывеску «Ромбах» – это была сеть скромных ресторанов Уинтона. Я пересек улицу и вошел в ресторан.

Меню, напечатанное светло-голубым шрифтом, предлагало на выбор котлету из баранины, отварной говяжий язык или бифштекс и пирог с почками. Без колебаний я выбрал котлету, и, когда ее подали, с горошком и картофельным пюре, я съел ее, как если бы выполнял какую-то заученную обыденную операцию – без всякого аппетита и совершенно не чувствуя вкуса пищи. Все действия я совершал автоматически, но, естественно, не мог осознавать этого, что было явным предвестником нервного срыва, которому я даже при всем своем старании не мог бы противостоять. Я следил за временем по часам в ресторане над входом и в час двадцать попросил чек, оплатил его у кассира и вышел.

К подножию холма Гилмор меня должен был привезти зеленый трамвай. По этому маршруту они ходили часто – вот и теперь появился один. Хотя он был переполнен рабочими, которые отправлялись домой на ланч, я не без ловкости прыгнул на подножку. Но во время поездки мне пришлось стоять, и, когда мы прибыли к холму Гилмор, я чувствовал себя не вполне уверенно – хуже всего меня слушались ноги. Я медленно поднялся на холм, не по желанию, а по необходимости. По-видимому, стало теплее, и я испытывал какое-то странное давление в затылке. Даже когда я дошел до прохладной крытой галереи, это чувство сохранилось. Башенные часы пробили два раза, когда я вошел в университетский зал.