Уильям Моэм - Герой

Джеймс нахмурился, но промолчал.

– Я пришлю вам суп, Джон, – пообещала Мэри, когда они уходили. – Знаешь, невозможно убедить этих людей сделать что-то правильно, – обратилась она к Джеймсу. – Столько усилий приходится применять, объясняя, что для них лучше.

Джеймс снова предпочел промолчать.

Они прошли лишь несколько ярдов, когда мимо них в высоком двухколесном экипаже проехал мужчина. Мэри покраснела. Она смотрела прямо перед собой, стараясь не встретиться взглядом с мужчиной и делая вид, что не видит его.

– Ох, – внезапно вырвалось у нее, – он едет к Джону.

– Кто это?

– Доктор Хиггингс… отвратительный, вульгарный человек. По отношению ко мне он повел себя безобразно грубо, и теперь я подчеркнуто не замечаю его.

– Правда?

– Да, он вел себя возмутительно. Я терпеть не могу врачей, они всюду суют свой нос. И думают, что никто, кроме них, ничего не смыслит в лечении! Он лечил женщину, одну из моих пациенток, и я, конечно же, знала, что ей нужно. Слабой и больной, ей требовалось укрепляющее средство, и я послала ей бутылку портвейна. После этого доктор Хиггинс приехал к нам домой, чтобы поговорить со мной. Он не джентльмен, поверь мне, и держался просто вызывающе! «Я к вам насчет миссис Гэнди, – начал он. – Я предписал ей отказаться от стимулирующих средств и вдруг узнаю, что вы прислали ей бутылку портвейна». «Я подумала, что портвейн пойдет ей на пользу, – ответила я. – Она говорила мне, что вы велели ей ни к чему такому не прикасаться, но решила, что от капли портвейна хуже не станет». И услышала от него: «Настоятельно прошу вас не заниматься тем, чего вы совершенно не понимаете». «Я хотела бы напомнить вам, что вы говорите с дамой», – возразила я. «Мне это безразлично, – ответил мне этот грубиян. – Я не разрешаю вам вмешиваться в лечение моих пациентов. Портвейн я забрал и прошу вас понять, что нельзя посылать ей новую бутылку».

Тут, признаюсь, я вышла из себя: «Полагаю, вы взяли портвейн, чтобы выпить его». Знаешь, что он сделал? Расхохотался: «Бутылка такого портвейна стоит в местной лавке два шиллинга. Святые нас поддерживают».

Джеймс подавил улыбку.

– «Вы наглец! – воскликнула я. – Как вам не стыдно так говорить с женщиной! Я немедленно пошлю миссис Гэнди другую бутылку, и это не ваше дело, сколько она стоит!». «Если вы сделаете это и что-нибудь случится, клянусь Богом, я подам на вас в суд за непредумышленное убийство», – пообещал он. Я позвонила в колокольчик. «Покиньте этот дом и больше никогда не смейте приходить сюда!» Как по-твоему, Джейми, я поступила правильно?

– Моя дорогая Мэри, ты всегда поступаешь правильно!

Джеймс оглянулся, увидел, как доктор заходит в коттедж, и с удовлетворением подумал, что уж он-то положит подушки, как удобно старику.

– Когда я рассказала папе, – продолжила Мэри, – он пришел в ярость и выбежал из дома с кнутом, чтобы отстегать доктора Хиггинса. Все утро разыскивал его, но не нашел. Потом мы с матерью убедили отца, что лучше отнестись к этому вульгарному человеку с молчаливым презрением.

Заметив, что доктор – крепкий, широкоплечий мужчина, Джеймс подумал: полковник Клибборн поступил мудро, согласившись с женой и дочерью. Печально, конечно, но в этом мире правота так часто уступает грубой силе!

– Его больше нигде не принимают. Мы не замечаем его. И я убеждаю всех не пользоваться его услугами.

– Понятно, – пробормотал Джеймс.

Следующей пациенткой Мэри была женщина, и Джеймса вновь оставили на дороге, но на этот раз ему не пришлось коротать время в одиночестве: из коттеджа вышел мистер Драйленд, высокий, полный мужчина с рыжеватыми волосами и розовыми щеками. Его крупное, массивное лицо без признаков растительности, кроме рыжих бровей, казалось до неприличия голым. У него были синие глаза и маленький рот с тонкими губами, о каких лет восемьдесят назад мечтали все молодые дамы. Не вполне справляясь с модуляциями сильного, глубокого голоса, он иной раз произносил самую расхожую фразу тоном, более подходящим для благословения. Мистера Драйленда обуревало достойное похвалы желание казаться всем людям своим, и он старался – без видимого успеха – приноравливаться к слушателям. Со старушками говорил мягко и вежливо, пускал в ход специальную терминологию с охотниками и рыболовами, с крестьянами шутил, с молодыми людьми становился по-юношески агрессивным. Но прежде всего он стремился к тому, чтобы в нем видели настоящего мужчину, поэтому громко смеялся и выказывал жизнерадостность.