Уарда Саилло - Отступница

— На нашей улице еще случится большое несчастье. Я вижу нож, пламя, дым.

Это она однажды сказала моей матери. Но мать не верила в гадания. Будучи шерифой, то есть прямым потомком Пророка, она с презрением относилась к таким фокусам.

Провозвестив о катастрофах, Марракшия предлагала избавление от них: травы от любовных страданий, квасцы против злых духов, суры из Корана от всего. Женщины, приходившие к Марракшии, покидали ее с добрым чувством. Она была на нашей улице социальным работником, психологом, да и врачом тоже.

Комната Марракшии на первом этаже казалась мне страшноватой. Я не решалась заходить туда, лишь подглядывала из-за — двери. Но нам, детям, она будущего не предсказывала. Она давала нам поесть, поливая оливковым маслом кусок черствого хлеба. Но в плохие дни для нас это был праздничный обед.

В то время со мной случилось нечто крайне неприятное. Мои жевательные мышцы перестали слушаться. Когда я кусала хлеб, мои зубы скрежетали так, что все пугались.

— Пожалуйста, — шептала я, — не скрежещите.

Но это не помогало. Мои зубы со страшным скрежетом терлись друг о друга, когда я кусала хлеб, который давала нам Фатима. Все смотрели на меня, но никто ничего не говорил. Позже этот скрежет прошел сам собой.

Дома роль матери взяла на себя Рабия, хотя ей было всего десять лет. Она сказала:

— Не бойтесь. Я умею все, что умела мама. Я так часто помогала ей управляться с домашней работой, что делаю все почти так же хорошо, как и она.

Я не верила ей, но все равно ее слова меня очень успокоили.

Рабия очень серьезно отнеслась к своей новой роли. Она вставала уже в шесть утра, приводила себя в порядок, пекла хлеб для нас, когда у нас бывала мука. И шла в школу. На перерыве в десять часов она мчалась домой, будила Муну и Джамилю, давала им немножко хлеба и тоже отсылала их в школу.

Хлеб Рабии был все же не таким, как тот хлеб, к которому мы привыкли. Снаружи он был твердым как камень, а внутри было непропеченное тесто. Но тем не менее мы ели его с удовольствием — по той простой причине, что у нас не было ничего другого.

Мы, девочки, сохраняли невозмутимость. Когда я вгрызалась в твердый хлеб Рабии, мои зубы скрежетали так громко, что наверняка это было слышно даже на перекрестке. Но я говорила:

— Ммм, Рабия, твой хлеб такой вкусный.

Все остальные тоже хвалили хлеб Рабии, лишь один Джабер ворчал:

— Всегда один только хлеб! Я хочу, чтобы меня опять кормили цыплятами, как раньше. Кроме того, хлеб внутри очень липкий.

Тогда Рабия заплакала, а мы гладили и целовали ее. То, что мы были так близки друг другу, давало нам силы прожить день, а также ночь.

Становится ясно, под каким мы находились давлением, если упомянуть еще одну неприятную особенность, появившуюся у всех нас: ночное недержание мочи. Мы прижимались друг к другу, засыпая на наших картонках, и сначала нам было тепло от мочи, а позже становилось холодно и липко. На следующее утро мы просто раскладывали картонки во дворе, и солнце высушивало мочу нашего отчаяния, которой они были пропитаны.

Весной 1979 года отец решил забрать назад мать и Асию. Поскольку он уже давно продал свою машину, то отправился в Е-Дирх пешком. Он снова облачился в синее одеяние жителей пустыни, под которым мог прятать свой большой нож, — без него он с некоторых пор больше никуда не ходил.

Даже дома он всегда держал дженуи при себе. Он бросал его в стену, которая уже вся была покрыта зарубками, точил его на камне, осторожно проводя большим пальцем по лезвию, чтобы проверить, в каком оно состоянии.

Я не любила этот нож, потому что отец ранил им мать. Я не могла забыть белое платье матери, испачканное ее кровью, после того как отец этим дженуи сделал надрез на ее горле, а затем прогнал из дома.

Отец дошел до Тизнита, города на юге, за три дня. Оттуда он двинулся по проселочной дороге до высохшей реки Уэд Уду. Затем он свернул направо в пустыню, миновал колодцы, стоящие вдоль дороги, и добрался до Е-Дирха в самый полуденный зной.

Он постучался в дверь дома моей бабушки, где нашли пристанище моя мать с Асией.

— Откройте! — закричал отец. — Я — Хусейн Саилло. Я хочу видеть мою дочь Асию.

Мать и бабушка шепотом посовещались с братом матери, Ибрагимом, который после смерти дедушки остался единственным мужчиной в доме.