Уарда Саилло - Отступница

Дома всем заправлял отец. Он решал, что дети должны одевать, он делал покупки, и он определял, чем мама будет заниматься с нами.

— Сафия, — говорил он, — дети должны увидеть море. Сходи с ними на пляж.

Тогда мама брала нас за руки и шла вниз по главной улице, мимо теперешней кондитерской «Джакут» и больницы. Мы проходили мимо единственного высотного здания города, в котором было всего десять этажей, а дальше в звенящем летнем зное уже чувствовалась прохлада океана.

Я любила этот высотный дом. Когда я подросла, я часто заходила в него и поднималась на лифте наверх, на самую крышу. Оттуда я смотрела на улицу, где люди и машины были совсем маленькими. Я казалась себе очень большой и могучей, пока однажды не почувствовала чью-то грубую руку у себя на плече. Это был домоправитель.

— Ты что тут делаешь? — спросил он.

Я не ответила, лишь смотрела на него большими глазами.

Мужчина, вцепившись в мое плечо, потащил меня по лестнице вниз, угрожая отвести в полицию.

Я плакала и вырывалась до тех пор, пока он наконец не отпустил меня на первом этаже. После этого я несколько недель не решалась ездить на лифте на крышу. Однако притяжение высоты было слишком сильным, и я опять рискнула. Но теперь я стала осторожнее и больше не попадалась.

Пляж Агадира длинный и очень широкий. Когда я была маленькой, я всегда боялась, что он слишком широк для моих коротких ног и что я никогда не доберусь до моря.

Я любила море. Часами я сидела на песке и смотрела за линию прибоя на горизонт, затем я закрывала глаза и заглядывала еще дальше, до самых далеких стран, лежащих за океаном.

— Мама, — спрашивала я, — а на той стороне моря тоже живут люди?

— Я думаю, да, Уарда-ти, — отвечала она, — но я — деревенская девушка. О многих вещах я знаю лишь потому, что твой отец рассказывал мне.

Мать сидела в своей джеллабе в тени деревьев за дюнами. Она расстилала одеяло из верблюжьей шерсти и ставила на него блюдечко с оливковым маслом. Еще мама давала нам один из тех плоских круглых хлебов, что она выпекала дома. Мы ломали хлеб руками и макали кусочки в желтоватое блестящее масло. Кроме того, мы пили воду, а иногда, хорошенько попросив маму, даже колу из больших, тяжелых стеклянных бутылок, которые продавались в киосках на пляже.

Мать никогда не заходила в воду. Она не умела плавать. И она не любила, когда мы прыгали в волны.

— Вернитесь назад, девочки! — кричала она. — Вода опасна. Там живет злой дух.

Мы не верили ей и продолжали резвиться в воде. Вернувшись на пляж, мы строили из песка крепости и дома, города и улицы и играли в хаха — догонялки.

Мать играла с нами. Она была для нас скорее подругой, чем матерью. Задрав джеллабу , быстрая как молния, она босиком бегала по песку и кричала, когда ловила кого-нибудь из нас: «Поймала!» А потом мы, дети, гонялись за ней до тех пор, пока у нас не перехватывало дух, и тогда мы отдыхали в тени деревьев.

В первое время, когда мать только приехала из Е-Дирха в Агадир, она чувствовала себя чужой в городе. Люди, транспорт, шум и грязь пугали ее. Она не любила соседей, особенно тех, что жили слева от нашего дома: монсеньора Сахми с женой и детьми.

Монсеньор Сахми работал в гостинице и казался очень важным человеком. По крайней мере так утверждала его жена, мадам Сахми. Она красилась, носила мини-юбки и сумочки в тон туфлям. Каждый месяц она осветляла свои темные волосы, превращаясь в блондинку, а еще она водила машину. По ночам у соседей бывали вечеринки с алкоголем и громким смехом.

Мать объясняла нам:

— Так делают только неверующие люди. Таких очень много в дальних странах, о которых мне рассказывал ваш отец. Но так делать не полагается, потому что это грех. Аллаху это не понравится.

Мама считала мадам Сахми неприличной особой. Дома она передразнивала ее ужимки. Она манерно оттопыривала мизинец, обмахивалась воображаемым платочком и говорила экзальтированным голосом:

— Мсье, может, вы желаете еще бокальчик вина? Или шампанского?

Это звучало очень смешно на ее берберском наречии. Мы, дети, смеялись при этом так, что на глазах выступали слезы.

Моя сестра Джамиля часто ссорилась с детьми семьи Сахми. Тогда она приходила домой и плакала, а мать очень сердилась.

— Муна-Рашида, — кричала она, — иди сюда! Ты — самая старшая. Иди вниз и защищай свою маленькую сестру. Это твоя задача.

Но Муна-Рашида была такой робкой, что не хотела играть с другими детьми, только со своими сестрами. Она послушно выходила на улицу, но при этом старалась быть незаметной. Муна прижималась к стене дома, а если вдруг встречала кого-то из детей Сахми, самое отчаянное, на что она могла решиться, были слова: «Ты был невежлив с моей сестрой. Не делай так больше». Затем она быстро убегала домой.