Уарда Саилло - Отступница

Отец восхищался красотой моей матери, но он был очень ревнив. Однажды он сидел у портного напротив нашего дома и курил гашиш, когда я нашла на дороге какую-то разноцветную таблетку. Мать увидела из окна, что я засунула таблетку себе в рот.

— Уарда-ти, — закричала она, — выплюнь это! Это опасно!

Я не послушалась и продолжала играть таблеткой во рту. Я выдвинула ее языком через сжатые губы вперед так, чтобы мама могла ее видеть.

Мама пришла в ужас.

— Она ядовитая! — закричала она. — Выплюнь ее!

Сейчас она кричала по-берберски, на языке своего племени, как всегда, когда выходила из себя. Я уже слизала всю краску с таблетки, и тут мать выскочила из дома — без платка, без чадры, — схватила меня, шлепнула и потащила в дом. Я заорала, потому что почувствовала ее злость и страх за меня, и сразу же выплюнула таблетку в грязь.

Позже домой пришел отец. Он не сказал ничего, ни слова. Отец находился под действием наркотика. И только вечером, когда мы уже были в постели, он избил мать. Мы лежали на наших матрацах и слышали удары, ее приглушенные крики и жалобные стоны.

— Никогда больше не выходи на улицу, баба! — орал отец.

И мы плакали, пока не заснули, тесно прижавшись друг к другу, с опухшими от слез лицами.

На следующее утро у мамы был большой синяк под глазом.

— Ничего, дети, — сказала она, — просто забудьте об этом.

Но я не могла этого забыть. Это прекрасное лицо, обезображенное синяком… По моей вине. Эту картину я вижу и по сей день так четко, так реалистично, словно моя мать и сейчас стоит передо мной.

В спальне стоял телевизор отца. Он был большой, но черно-белый. Однако, поскольку мой отец разбирался в технике, у него была чудо-пленка, которая прикреплялась к экрану. И тогда изображение становилось уже не черно-белым, а бирюзово-голубым. Мне бирюзовые картинки казались такими заманчивыми, что я иногда тайком снимала эту пленку, подходила к окну и превращала в сиянии солнца серо-бежевую улицу в бирюзовую. Толстый живот лалы Сахры, живущей по соседству, вдруг становился не просто толстым животом, а бирюзово-голубым толстым животом. Я смотрела на это и смеялась так долго, что мать подходила ко мне, отбирала пленку, шла в кухню и тщательно стирала с нее отпечатки моих пальцев, чтобы отец ничего не заметил. Телевизор был всегда завешен большим, связанным крючком покрывалом, чтобы драгоценная пленка не запылилась. И лишь когда отец решал, что можно включить телевизор, мама снимала покрывало с аппарата, а отец нажимал на кнопку, которая приводила в движение бирюзовые картинки.

Из двух других комнат на верхнем этаже одна была кладовкой, где мать хранила свои платья, а другая — новой гостиной. Окно гостиной выходило во двор начальной школы, находившейся на соседнем участке земли. Когда Муна, Рабия и Джамиля ходили в эту школу, Джабер и я бросали им из окна школьные завтраки. В школе чаще всего не было воды, и в жаркие послеобеденные часы школьники выстраивались под окнами нашей гостиной и кричали:

— Уарда, Джабер, вы там?

— Да, а что вы хотите?

— Нам нужна вода, сбросьте нам воду!

Тогда мы шли в кухню, наполняли водой пластиковые бутылки и бросали их в школьный двор. Везде в доме была разбрызгана вода, и мать немножко ругала нас, но не всерьез. Лишь в том случае, если в водопроводе иссякала вода, а мы сбрасывали наши последние бутылки вниз, в школу, мать сердилась по-настоящему:

— Что же вы со мной делаете! — кричала она. — Как же мы будем завтра готовить еду?

Тогда мы побыстрее удирали на улицу и играли с песком и камнями, ожидая, пока мама снова успокоится.

С верхнего этажа на плоскую крышу вела примитивная лестница-стремянка, сколоченная из кривых веток. На ночь лестницу убирали, чтобы воры не могли проникнуть сверху в наш дом. На крыше не было ничего, кроме телевизионной антенны отца и маминой веревки для сушки белья.

Нам, детям, подниматься на крышу было запрещено. Это было слишком опасно, поскольку на ней не было никакого ограждения.

Об этой крыше у меня нет никаких добрых воспоминаний. Здесь мой отец сжег мою мать. Но незадолго до ее смерти на этой крыше случилось нечто ужасное.

Отец уже в то время стал вести себя весьма странно. Дела у него шли плохо, и он целыми днями просиживал у портного, куря гашиш. В то время моя младшая сестра Уафа заболела и заразила Асию, которая была еще грудным ребенком. Отец забрал детей и потащил их на крышу.

— Солнце, — бормотал он, — солнце их вылечит.