Джон Стейнбек - Долгая долина

– В комнате, одеваюсь. Я еще не готова. Там горячая вода в тазу, сполоснись! Да поживей, уже поздно.

Услышав, как муж плещется в ванной, Элиза положила на кровать его темный костюм, рубашку, носки и галстук, а на пол поставила вычищенные и натертые до блеска ботинки. Затем она вышла на крыльцо, присела, расправив плечи и спину, и посмотрела на дорогу. Вдоль берега реки все еще пылали желтым заросли ивняка, которые в зимнем тумане казались тонкой полоской солнечного света. Весь остальной мир был серым. Элиза сидела так очень долго, совсем не шевелясь и почти не моргая.

Из дверей с грохотом вылетел Генри, на ходу засовывая галстук под жилет. Элиза вся напряглась, лицо ее окаменело. Генри резко остановился и посмотрел на жену.

– Ух… ух ты! Чудесно выглядишь!

– Чудесно? И как же это понимать – «чудесно»?

Генри смутился:

– Ну, не знаю… Ты выглядишь как-то чудно́, по-другому как-то. Сильной… и счастливой.

– Я сильная? Ну да, так и есть. А что ты имеешь в виду?

Ее вопрос окончательно сбил Генри с толку.

– Да не знаю я… В игры со мной играть вздумала? – беспомощно выдавил он. – Издеваешься, да? Ты выглядишь такой сильной, будто враз переломишь о колено теленка и не поморщишься. А потом съешь его, как арбуз.

Элиза на мгновение смягчилась.

– Генри, ну что ты несешь? Не говори так! Болтаешь всякую чепуху. – А потом вмиг стала прежней и хвастливо добавила: – Хотя ты прав, я сильная. Раньше я и знать не знала, какая сильная.

Генри странно посмотрел на навес для трактора, а потом снова на жену, и взгляд у него сделался прежний, привычный.

– Пойду выведу из гаража машину. Ты пока надевай пальто.

Элиза вернулась в дом. Она услышала, как муж подъехал к воротам и поставил машину на холостой ход, и только тогда стала надевать шляпку, поправляя то тут, то там. Когда муж заглушил мотор окончательно, Элиза накинула пальто и вышла на улицу.

Их маленький двухместный автомобиль катил по проселочной дороге, прыгая на ухабах, распугивая птиц и загоняя в кусты кроликов. Над полосой желтых ив пролетели, широко размахивая крыльями, два журавля.

Элиза приметила далеко впереди, прямо на дороге, какую-то темную горку. И сразу все поняла.

Когда они проезжали мимо, она силилась не смотреть на горку, но глаза не слушались. Она с грустью прошептала под нос: «Верно, выбросил за ненадобностью. Но горшок сохранил. Правильно, его-то у дороги не бросишь».

Дорога повернула, и сразу за поворотом Элиза увидела знакомый фургон. Она развернулась лицом к мужу, чтобы не видеть ни крытой повозки, ни диковинной упряжки.

А в следующую секунду они проехали мимо. Элиза даже не оглянулась.

Громко, перекрикивая рев мотора, она сказала мужу:

– Какой славный будет вечер! И поужинаем вкусно!

– Опять ты изменилась, – недовольно пробурчал Генри, снял одну руку с руля и погладил ее колено. – Надо чаще вывозить тебя в город. Нам это полезно, уж очень мы выматываемся на ранчо.

– Генри, – обратилась к нему жена, – а вино за ужином будет?

– Конечно, если хочешь. Вино – дело хорошее.

Элиза немного помолчала, а потом спросила:

– Генри, а на этих боях люди очень друг дружку калечат?

– Иногда бывает, но не часто. А что?

– Ну, я просто читала, как они ломают носы, и кровь потом по груди течет… А перчатки у них насквозь пропитываются кровью.

Генри удивленно посмотрел на жену.

– Да что с тобой, Элиза? Я и не знал, что ты такое читаешь. – Он притормозил и свернул на мост через реку Салинас.

– А женщины тоже ходят смотреть на бои? – спросила Элиза.

– Бывает и такое. А что? Хочешь посмотреть? Вряд ли тебе понравится это зрелище, но если хочешь, я тебя свожу.

Она вся обмякла.

– Да нет, что ты! Не хочу я на бои. Вот еще. – Она отвернулась к окну. – Просто выпьем вина, и все. Вина будет достаточно.

Элиза подняла воротник пальто, пряча от мужа слезы – слезы слабой старухи.

Стену напротив камина занимало большое мансардное окно, протянувшееся от встроенного в подоконник диванчика почти до самого потолка, – маленькие граненые стекла в свинцовом переплете. Из окна, если сесть на диванчик, открывался вид на сад и на склон холма. В саду, в прохладной тени дубов зеленел газон, и вокруг каждого дерева темнел кружок ухоженной земли, где росли цинерарии всех цветов радуги, от алых до ультрамариновых: бутоны у них были такие крупные, что стебли гнулись под их тяжестью. По краю лужайки выстроились невысокие деревца фуксий. Прямо перед ними блестел неглубокий декоративный прудик: вода в нем была точно вровень с землей по одной весьма веской причине.