Луи Арагон: Гибель всерьез

Во-первых, Антуан слывет совсем не ревнивым, это так же общеизвестно, как его мания смотреться при каждом удобном случае в зеркало. Омела вечно твердит: «В этом смысле Антуан просто прелесть, он совсем не ревнует… а представляете, каково было бы мне, при моей профессии, жить с ревнивцем!» Поэтому все станут восхищаться его талантом: чудо да и только! как это ему удается изображать, героев, столь не похожих на него самого, возьмите его последний роман: он создал образ — я не случайно говорю: образ… — ревнивца, прямо-таки воплощение ревности. Но, конечно, не Отелло, а современного ревнивца. Здесь налицо все признаки реализма: современность, типичность и, главное, объективность… а то мы уже пресытились книгами, где авторы только и делают, что любуются в зеркале собой, хватит с нас этого нарциссизма, всех этих Прустов, Барресов… Образ ревнивца, но образ положительный, вот что важно! Его ревность преобразует мир, разве вы не видите? Ревность, направленная на благо, прообраз ревности нового типа, которая не может расцвести в обществе, где человек человеку волк и где утвердилась порочная экономическая система… ревность, которая будет возможной тогда, когда настанет всеобщее изобилие и канут в Лету последние пережитки феодализма. Ах да, я забыл сказать, что наш герой, выпустив в свет два десятка романов, подписанных «Антуан Бестселлер», теперь надумал писать свое имя иначе: «Антоан». Это, конечно, мелочь, но весьма примечательная. Итак, Антоан [6] Этот трюк позволит нам ориентироваться во времени. Отныне, если мы будем писать «Антоан», значит, действие происходит после 1938 года, другая же орфография будет отсылать читателей к временам ресторанчика неподалеку от Чрева Парижа и всему, что было еще раньше. (Примеч. автора.) … у него в кабинете стояло большое кресло с подголовником, обитое малиновым бархатом, полысевшее, выцветшее, растерявшее половину пуговиц. Его-то он и предлагал небрежно тем, на ком собирался проверить написанное. В тот раз он выбрал совсем молодого человека, выбрал не случайно, отлично зная, как тот не любит чтение вслух. Иначе испытание теряло бы смысл. Впрочем, на этот раз Антоан дал себе слово не увлекаться. Что было нетрудно, поскольку написать он успел от силы две с половиной страницы. Разумеется, потом этот юнец будет с нарочитой небрежностью рассказывать направо-налево: «Знаете Антоана Бестселлера… я давно его не видел, а тут мы как-то ужинали у него… и он прочел мне отрывок из нового романа. Нет, названия пока нет, это еще a work in progress [7] В процессе работы (англ.). ». И, разумеется, каждый новый собеседник спросит: о чем же там речь? На что тот без запинки и с полной уверенностью ответит: «О ревности… роман о ревности… конечно, реалистический… в духе того особого, присущего только Антоану реализма». И, я уверен, не пройдет двух дней, как эта новость распространится и в «Пари-Пресс» появится заметка:

«Недавно Антоан Бестселлер читал в кругу друзей свой новый роман. Тема его неожиданна: ревность. Что скажет об этом Ингеборг д’Эшер, не далее чем полгода тому назад заявившая на страницах нашей газеты: «Мой муж — самый неревнивый человек на свете, а представьте, каково было бы мне, при моей профессии, жить с ревнивцем!» Но, может быть, Антоан Бестселлер ревнует не ее, а другую женщину? Как знать! Для многих это было бы приятной и долгожданной новостью. Неизменная верность писателя немало раздражает многих его собратьев по перу. В ней есть что-то из ряда вон выходящее, что-то нереальное, не вяжущееся с его реалистической позицией…»

Но, между нами говоря, много ли реализма в истории человека, который потерял свое отражение? Антоан понимал, что подобной темой рискует навлечь на себя, по меньшей мере, упреки в отступлении от своих эстетических принципов. Если только не изменить само определение реализма, не раздвинуть его берега. Как предлагает тот философ-марксист [8] Имеется в виду книга Роже Гароди «Реализм без берегов». , знаете? Да-да. Ну так вот… Если тема окажется побочной в книге о ревности, куда ни шло, ее можно будет даже счесть не опытом автора, а частью психологической характеристики одного из героев, автор-де только описывал то, что бывает. Положим, в каком-нибудь из романов я вывел людоеда: конечно, меня самого вряд ли заподозрили бы в людоедстве, но все-таки пришлось бы позаботиться, чтобы меня, автора, ни в коем случае не путали с моим героем. Например, подчеркнуть, что у нас с ним разные глаза. В общем, прежде чем решиться на что-нибудь подобное, нужно основательно подумать, прикинуть так и этак. И Антоан, устраивая пробное чтение, все тщательно взвесил. Многие причины склоняли его выбрать слушателем именно этого молодого человека, главной же была роль, которую тот усвоил себе и в жизни, и в литературе, так что легко было предвидеть его реакцию — роль мелкого буржуа, но не просто мелкого буржуа — таким он до некоторой степени и был, — а мелкого буржуа типичного, что обязывало его реагировать соответственно роли; его реакция была реакцией типичного мелкого буржуа, а из таких и состоит подавляющая масса читателей середины двадцатого века. И если он поверит в то, что сюжет романа — ревность, значит, дело в шляпе.